В этот день «в гости к советской молодежи» – так гласил заголовок – прилетели представители Союза свободной немецкой молодежи во главе с неким Гюнтером Ретнером, и встречал их товарищ Янаев. Кто такой Ретнер, Рудаки не знал, но сильно подозревал, что сотрудник Штази, а вот прочитав фамилию Янаева, поморщился – вспомнил, как неумелые и трусливые функционеры второго эшелона пытались спасти Империю в девяносто первом. С горечью вспомнил, как тогда, в августе девяносто первого они ненавидели этих функционеров и готовы были защищать молодую демократию, не ведая, что принесет она им впоследствии.
– Эх, – вздохнул он, – поди знай… – и стал с удовольствием вглядываться в смазанную черно-белую фотографию, на которой было изображено торжество в городе Лоренсу-Маркиш, устроенное в этот день по поводу провозглашения независимости и основания Народной Республики Мозамбик. Перед толпой на главной площади города выступал Президент фронта освобождения Мозамбика товарищ Самора Машел, и была это победа Великой Империи, а Рудаки как бывший солдат этой империи ее победам радовался.
Происходили в этот жаркий предгрозовой день – так казалось Рудаки – и другие интересные и невозможные в новом времени события: в Алма-Ате открылся слет молодых овцеводов и закончился всесоюзный конкурс стригалей, завершилась комсомольская стройка на Зейской ГЭС («Никогда я не побываю на Зейской ГЭС», – почему-то с грустью подумал Рудаки, хотя причину этой грусти едва ли смог бы объяснить). В этот солнечный летний день из Москвы в поездку по СССР отбыли король бельгийцев Бодуэн и королева Фабиола.
«Другая жизнь, – думал Рудаки, – другое время, другая планета, хотя прошло по историческим меркам всего ничего, каких-то тридцать лет, – взгляд его упал на висевший на стенке прошлогодний календарь, где голая красотка сидела верхом на автомобильной шине. – В Империи за такой календарь можно было срок получить – наверняка посчитали бы порнографией, – грустно усмехнулся он. – Все мы: и я, и мои друзья, и все люди старшего возраста, совершили путешествие во времени, и не надо тебе никакого Хироманта с его проникновениями и кодами. Перенесли нас в другое время и на другую планету, и почти все мы чувствуем себя здесь чужими. Ведь какой-нибудь французик так себя не чувствует – и время его детей, и время внуков не так уж отличается от его времени, мода только изменяется, а у нас…»
Он так задумался, что не сразу услышал, как на улице кто-то кричит:
– Валера!
Валерой звали его приятеля, владельца дачи. Рудаки открыл дверь.
У калитки стоял отставной полковник Рудницкий – сосед приятеля по даче и старый знакомый Рудаки, и был отставной полковник навеселе.
– Аврам?! – воскликнул Рудницкий. – Вот так встреча! Ты что здесь делаешь? А Валера где?
– В Польше Валера, на заработках, – ответил Рудаки, – собирает там что-то, хмель, кажется, а я вот дачу решил проверить.
– Очень кстати, – сказал Рудницкий, хотя не понятно было, что именно кстати, и показал на бутылку, которую бережно прижимал к груди. – Это дело надо отметить – у меня как раз смородиновая наливочка созрела. И яблоки, – он продемонстрировал пакет с яблоками, открыл калитку и нетвердо направился к даче.
Они расположились за антикварным столом. Рудаки разыскал и вымыл стаканы, тоже антикварные – граненые, убрал остатки пиршества бродяг, и после второй Рудницкий уже рассказывал о своей непростой кафедральной жизни, где разболтанный штатский личный состав дисциплины не понимает и к мнению старших не прислушивается должным образом, и остановить его было невозможно.
Рудаки знал Рудницкого давно – учился с ним вместе, правда, на разных курсах и потом встречал то там, то тут. Как-то давным-давно в Дамаске напугал он Рудницкого страшно в местном аэропорту – тот летел куда-то через Дамаск на задание и стоял в ожидании своего самолета, сувениры разглядывал, а Рудаки в аэропорту свой человек тогда был – встречал и провожал «хубару»[20]советскую, подошел он тогда сзади к Рудницкому и хлопнул по плечу, а тот с испугу пистолет выхватил. Смеху потом было, но это потом, а сначала их обоих загребла сирийская военная полиция – хорошо, что у Рудаки «садык»[21]там был, полковник Аднан Башир. Но все это было страшно давно, в другой жизни, а сейчас полковник Рудницкий маялся на гражданке – преподавал язык в каком-то институте и никак не мог примириться с гражданской безалаберностью.
Они уже почти прикончили смородиновую, и Рудницкий принялся рассказывать какую-то тягучую историю из своей африканской службы, про комиссию какую-то из Генштаба, которой он чем-то не угодил, и его чуть было не отправили в Союз, а Рудаки, слушая его, вспомнил другую его историю, которую очень любил, так как была она не только смешной, но и будила в нем какое-то странное чувство, гордости что ли… Что ни говори, а великая была Империя, и над ее просторами и над просторами ее колоний и сателлитов действительно никогда не заходило солнце. А история была такая. В одной то ли африканской, то ли восточной какой стране служил незаметный советский капитан. Ничем он особенным не отличался – служил себе, как все, учил местных вояк суворовской «науке побеждать» в интерпретации генштабов-ских головотяпов, водку пил, когда была, или местное пойло, когда водки не было. Отличался он только тем, что пил он не только со своими боевыми товарищами, а был у него садык-собутыльник из местных, тоже капитан. Пили они с этим садыком разные напитки и говорили о разном, в том числе и о великом и всепобеждающем учении марксизма-ленинизма, и очень местный капитан это учение уважал.
Однажды произошел в этой стране государственный переворот. Ничего особенного наши военные в этом событии не видели – переворот в таких местах дело житейское. В общем, на улицах танки, патрули на джипах, наши в своей гостинице сидят – инструкций ждут. Вдруг к гостинице подъезжает джип под охраной бронетранспортера, выходит из этого джипа садык и собутыльник нашего капитана и просит провести его в номер, где живет наш капитан. Тот – ни жив ни мертв – встречает садыка на пороге, и садык ему сообщает, что президентский дворец он уже взял, телеграф взял, почту взял и просит дальнейших указаний.
Рассказывал Рудницкий, что капитана сначала в Союз услали, в отдаленный гарнизон – от греха подальше, а потом, когда его садык президентом той страны стал и с визитом в СССР приехал, сделали нашего капитана сразу полковником и орденом наградили. Вот такая была история, и Рудаки с удовольствием ее сейчас вспоминал.
Между тем отставной полковник закончил повесть о своей неравной борьбе с комиссией Генштаба, и к тому времени закончилась и смородиновая настойка и пора было по домам. Рудаки как-то расхотелось уже отправляться в проникновение – в голове после настойки шумело и в сон клонило. Рудницкий ушел на свою дачу – что-то там ему еще сделать надо было – и обещал попозже зайти за Рудаки, чтобы вместе ехать в город.
Рудаки вышел его проводить и, когда он ушел, сел на скамейку возле двери. Погода была солнечная, но не жаркая – любимая его осенняя погода. Он подставил лицо солнечным лучам и закрыл глаза. После прокуренной комнаты было приятно вдыхать чистый осенний воздух, в котором уже чувствовалась прохлада.
