Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Случаются такие всплески-заскоки у стареющих чиновников. Не то чтобы совесть заела или прозрения какие открылись, скорее накипело, под самое горло скверна поднялась, внутри держать мочи нет, вот и назревает необходимость опорожниться, чтобы кровь дурная в голову не ударила. В молодые и зрелые годы на такое фонтанирование чиновный люд редко идет, чревато последствиями, а по старости, когда все уже приобретено и припасено, иной раз случается, особенно среди близких друг другу людей. А чего опасаться, когда ты сам еще кое для кого опасным можешь быть, да и для здоровья, колдуны рекомендуют, кровь остывающую погонять, что-то навроде девки молодой после бани.
– Эко тебя проперло, – разливая коньяк, с сочувствием отозвался Джахарийский. – Понимаю я, брат, твои порывы, да не смотри ты на меня букой: куда, а главное, кому я пойду на тебя стучать? Солнцу? Так оно, кроме себя, никого не видит и не слышит. Опричникам? Так они такую цену заломят за соблюдение державных интересов, что и рад не будешь. Старые верные псы трона, что нам с тобою делить? Ты хоть веришь мне?
– Верю, верю, а кому мне еще верить остается, как не тебе? – отозвался Ибрагим Иванович, а про себя подумал: «Черт пусть тебе верит, но и бояться мне тебя нечего, сам в говне по самые уши». – Давай-ка, знаешь, за нашу с тобой боевую молодость выпьем. Помнишь, какие денечки были? Что ни миг, то – эпоха! Но все куда-то подевалось, все перевралось, испоганилось. Тут ты прав. Кто бы мог подумать, что все так обернется?
– Давай, друг, чего рюмки зря держать! Нам за свою жизнь не стыдно, мы о лучшем для народа мечтали, а что все дерьмом обернулось, так сам народ и виноват.
Выпили. Помолчали. Кто знает, что в эти мгновения промелькнуло в памяти? Но уж точно не картины нищеты и поруганности народной, не миллионы умерших и неродившихся людей, чьими жизнями они мостили дорогу в светлое будущее, всеми силами проталкивая свои бредовые идеи. У нас так всегда – счастье народное на костях, слезах и страдании самого народа, а достаток и сытость сограждан оценивается по внешнему виду ближнего круга. Есть такая старая народная примета: чем крупнее бриллианты на женах чиновников, тем мельче картошка на столе у подданных. Лукавые статистики плюсовали в одну кучу доходы миллиардеров, миллионеров, богатеев и нищеты, делили все на количество жителей Сибруссии без учета ханьцев, бродяг и беспризорников и получали вполне приличные показатели, с которыми не стыдно и в люди выйти. Одно время народные избранцы пытались даже протащить через Великий Курултай законопроект, предлагающий считать народом державы только тех граждан, чей совокупный годовой доход превышает миллион долларов. Насилу заблокировали! Видите ли, им совестно даже мысленно стоять в одном ряду с оборванцами. К слову, и у нас, и в Объевре давно уже ходила единая валюта – «евротаньга», однако депутаты считали все по старинке, в давно не существующих деньгах – почерневших ЮЭСах.
– Подумать страшно, сколько всего прошло! – первым прервал затянувшееся молчание Ибрагим. – Все куда-то летим, воюем друг с другом, а времени-то на жизнь, гляди, и не осталось. Мне за восемьдесят, тебе чуть меньше. Коснись чего, и за гробом идти некому будет. Конечно, солдат и студентов понагонят, одних за пачку махорки, других за банку пива, но что ж... Плакальщицы из Большого крепостного театра отголосят, может, из пушки пальнут, если порох кто проплатит, – и все. Ты сегодня, при нашей еще жизни, попробуй отъехать километров пять за оградительные стены столицы и назови наши с тобой фамилии – хрен кто и ухом поведет. Наливай еще по полной!
– Вот это я понимаю! Давай сегодня нажремся с тобой, как встарь, хоть и невеселая у нас пьянка, Иваныч, получается. За тебя, друг мой лютый, – всякое промеж нами бывало. За жизнь нашу, – а что поделаешь, закон курятника: пока до верхнего шестка доберешься, весь в помете будешь, зато сверху гадь на кого хочешь. А мы вот с тобой уже сколько лет на шесте, и никто, никто нас отсюда не сковырнет! – Он первым опрокинул свою рюмку, крякнул и, закусив ломтиком южноамериканского континентального яблока, продолжил: – Обидно, аж вот тут слезы стоят, – он рубанул ребром ладони по горлу, – когда мы с тобой придумывали Преемничество, разве таким его представляли? Мы о народном спокойствии и благополучии пеклись. Защищали его от пройдох и демагогов, народные деньги берегли, покой в государстве! А что к середине века получили? Разве для того с таким трудом прививали безнародные всеобщие выборы, внедряли молчаливые дебаты кандидатов на телевидении, искореняли плакатоманию и все эти листовки – атавизм подпольных войн и народничества? Есть один огромный баннер на развалинах недостроенного публичного дома в центре столицы, и хватит. А каков итог? Преемники обмельчали, с нами, отцами-основателями, не то что не делятся – не советуются. И к людям перестали выходить, фото для газеты не допросишься, чтобы подданным доказать, что сегодня уже не Шестой Преемник на троне, а Седьмой, и основной закон соблюден...
– Да и черт с ним, с этим народом, – перебил его канцелярист, – за себя обидно. Служишь-служишь, а ни слова доброго, ни нагоняя праведного. Ровно мыши: утром шмыг за стенку, часа три шу-шу, му-шу и невесть куда канут, а время придет, приводит такого же, серенького да незаметненького: вот он, мой продолжатель! И лепи из него Августейшего Демократа! Где они только друг друга находят, будто всех по одному шаблону кто строгает... А ты говоришь, коалы!
17.
Незадолго до того как за горой раздались приглушенные расстоянием выстрелы, Макута-бей сидел с Сар-мэном на террасе и допрашивал вконец оробевшего Юньку.
– Так говоришь, старик туману напустил, и все стали для моих людей невидимыми? – прихлебывая чай, вопрошал атаман.
– Воистину так, хозяин. Нас перестали видеть, а в туман они зайти не могли, что-то их не пускало. Потом, пока конники вокруг гарцевали, мы в энтом туманце к ладье пошли. – Парень будто споткнулся и замолчал.
– Ты это... все как на духу говори, а то башку и тебе, и твоей крале сверну! Смотри у меня! – погрозил Сар-мэн своим здоровенным кулаком.
– Да нешто я не понимаю? У нас, у Званских, и привычки к вранью нет. Матушка-господница это качество начисто отбила. Так вот, двинулись мы к кораблю этому...
– Уж так и кораблю? – перебил его Макута.
– От те истинный шестиконечный крест, атаман! Борта высокие, я до краю едва дотянулся, а иных и вовсе подсаживать пришлось. И что чудо-то – воды по щиколотку, а така махина плавает, что малое утятко.
– Погоди-ка, бей! А чего это ты запнулся, правдивец званский? – опять вмешался Сар-мэн.
– Да вот из-за этого, атаман, – молодой разбойник достал из-за пазухи небольшой сверток какой-то странной материи.
Повертев в руках эту невесомую не то марлю, не то паутину, попробовав ее порвать и чуть было не порезавшись, Сар-мэн протянул лоскуток Макуте.
– Железная она, что ли? – дуя на сгиб ладони, пробурчал он.
Макута долго с интересом разглядывал диковинку, попробовал ее на зуб, понюхал, осторожно подергал, достав нож, попытался разрезать, наконец, положив на небольшой чурбан, невесть для чего стоявший рядом со столом, достал свой допотопный пистоль с глушителем и дважды стрельнул. Одна пуля вжикнула рикошетом и ударилась в стену, а вторая, разбившись в лепешку, упала на пол.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
