А когда Тибо в одиночестве возвращался в свой старый дом и сидел на кухне, ожидая, пока остынет сырная корочка на омлете, когда он лез в свой портфель, набитый документами городского совета, надеясь, что найдет там Агату, надеясь, что сможет избавиться от мыслей о ней, — она сидела в квартире на Александровской улице, над кулинарией Октаров, и думала о нем.
Когда Стопак лежал в постели, похрапывая и не обращая внимания на красивую, благоухающую женщину рядом, или когда Гектор стоял на ее кухне, жарил сосиски на ее плите и сплевывал в ее раковину, когда его сигарета выжигала дырки на ее столе, первой мыслью Агаты было: «Мэр никогда бы так не сделал. Уверена, мэр Крович никогда бы так не поступил. Не могу себе представить, чтобы господин мэр вел себя подобным образом».
Ночью, лежа в постели и поглаживая Ахилла, который превратился в роскошного сильного кота с когтями-саблями, она всегда вспоминала о нем. «Спокойной ночи, Ахилл, — говорила она. — Спокойной ночи, господин мэр. Спокойной ночи».
И там, в большом доме на другом конце города, одинокий мэр Крович слышал ее и, перевернувшись на другой бок под стеганым одеялом, сделанным его мамой, когда он был еще маленьким мальчиком, и натянув его на голову, говорил сквозь сон: «Спокойной ночи, госпожа Стопак. Да благословит вас Господь».
~~~
Но лето не задерживается в Доте надолго. Над Амперсандом чаще начинает дуть холодный ветер, и порой от него невозможно найти убежище.
Так было и в тот день, когда пришло письмо в белом, словно снег неизбежной зимы, конверте, который Тибо, придя на работу, обнаружил на своем столе. Агата уже разобралась с почтой: аккуратно вскрыла конверты, развернула письма, приколола скрепкой каждый конверт к своему письму и сложила их в аккуратную стопку на его столе, придавив пресс-папье, похожим на сплющенную дверную ручку. Но это письмо она не вскрыла. Оно лежало отдельно, буквально крича о своей важности и похваляясь перед другими письмами качеством бумаги, отливной кромкой и тканевой подкладкой. В левом верхнем углу уверенным почерком было написано: «Строго конфиденциально».
Тибо поднял письмо со стола, взвесил в руке. Взял его указательными пальцами за противоположные по диагонали уголки, покачал. (Твердые углы конверта миниатюрными сверлами вонзились в подушечки пальцев.) Подул на него и посмотрел, как оно крутится. Бросил назад на стол. Он как раз собирался встать, чтобы пройтись до двери и попросить Агату сделать кофе, когда она пришла сама, с чашкой и блюдцем в руках.
— Не подумайте, что я собираюсь лезть не в свое дело, — сказала она, но в ее голосе слышалась тревога.
— Все в порядке. Я ждал это письмо. Я знаю, что в нем.
— Хорошо, — сказала Агата, однако осталась стоять по другую сторону стола со сложенными на груди руками.
Тибо вскрыл письмо. Показалась небесно-голубая ткань подкладки — словно рана на белом теле конверта.
Он прочитал письмо вслух:
«Дорогой Тибо,
Тебе, не сомневаюсь, известно, что адвокат Гильом счел необходимым направить мне официальный протест в связи с приговором, вынесенным тобой по одному недавнему делу. Тибо, ты хороший человек, ты хорошо делаешь свою работу, нам нужны такие люди, как ты.
У каждого могут порой случаться приступы помешательства. К тому же никто не пострадал, и даже Гильом признает, что его клиент получил по заслугам. Если дело обстоит так, как он утверждает, то это действительно весьма серьезная ситуация — но если ты скажешь, что все это просто недоразумение, мне будет этого достаточно. Я пишу это письмо собственноручно в своем кабинете и, думаю, нет смысла говорить, что никто, кроме нас с тобой, о нем не узнает. Не сомневаюсь, мой мальчик, что ты сможешь быстро все прояснить».
И размашистая подпись: «Судья Седрик Густав».
Тибо бросил письмо на стол и мрачно вздохнул.
— Вот, стало быть, и все.
— Что, стало быть, и все? Очень милое письмо.
— Госпожа Стопак, вы же все слышали. Это предложение подать в отставку.
Агата схватила письмо.
— Послушайте: «Если ты скажешь, что все это просто недоразумение, мне будет этого достаточно. Не сомневаюсь, ты сможешь быстро все прояснить. Никто об этом не узнает». Он хочет, чтобы вы оставались на посту. Он просит вас остаться. Это вовсе не предложение подать в отставку.
— В таком случае, госпожа Стопак, вы должны согласиться, что это предложение солгать.
— Не глупите. Никто не просит вас лгать.
— Никто? А судья Густав? Вся эта чепуха насчет «приступа помешательства» и Гильома, признающего, что его клиент получил по заслугам… Если бы Гильом действительно так думал, он никогда не стал бы жаловаться судье, и если бы Густав полагал, что у меня есть шансы оправдаться, он продиктовал бы это письмо секретарю, а не стал бы строчить тайное послание в запертом кабинете. Это очень любезное, очень великодушное, очень милое приглашение подать в отставку.
Агата ткнула письмо обратной стороной карандаша, той, где ластик.
— Позвольте, я сама напишу ответ. Набросаю что-нибудь за минуту. Вам не придется этим заниматься.
— Госпожа Стопак, мне же все равно придется поставить под ответом свою подпись.
— Вовсе нет, я могу расписаться за вас. Скажу, что вас в этот момент не было на месте.
— Понимаю, что вы пытаетесь мне помочь, но я не могу на это согласиться. Это просто смешно. Нет.
— Смешно! Значит, я смешна, да? — Агата швырнула письмо судьи Густава через весь стол. — Делайте тогда, что хотите. Может быть, я и смешна, но…
— Да нет же, вы вовсе не смешны! Я не вас имел в виду.
— Да, может быть, я и смешна, но, по крайней мере, не имею привычки лицемерить!
— Лицемерить? — переспросил Тибо. — Вы думаете, что я лицемер. Стало быть, говорить правду — значит лицемерить?
Агата выскочила из кабинета и, обернувшись на пороге, выпалила:
— Пожалуйста, ради бога, подавайте в отставку, если вам так хочется. Мне все равно! — и захлопнула дверь.
А потом она села за стол и заплакала, утирая горячие слезы со щек, потому что ей было не все равно. Ей было очень даже не все равно. Она сидела и слушала, как Тибо бродит по своему кабинету в поисках бумаги. Но когда он, наконец, отчаялся найти бумагу и, выглянув из кабинета, попросил Агату помочь, она помогла. Потом она сидела и прислушивалась к скрипу его перьевой ручки, чувствуя, как острое перо врезается в ее собственную плоть. Она вручила ему конверт и вытащила из ящика своего стола красную печать, а когда он вышел из кабинета, направляясь к почтовому ящику, проводила его взглядом.
— Я вовсе не считаю вас смешной, — сказал он, не поворачивая головы.
И Агата ответила ему, только так тихо, что он не услышал:
