Придерживая на голове каску, чтобы не спадала на глаза, к ним подбежал знакомый матрос.
— А я смотрю, до боли знакомые лица. Какими судьбами?
— В строй возвращаемся, — буркнул Череп.
— Помню, вас больше было. А приятелей своих, в синих фуражках, где потеряли? — подмигнул матрос.
— Они не поделили дорогу с немецкими мотоциклистами, — усмехнулся Спирт.
— А… бывает.
Борман показал в сторону леса.
— В тылу немцы.
— Да, знаем. У соседей прорвались. Я тут остатки наших собираю. Говорят, резервы уже идут, надо чуток продержаться. Вы как, со мной?
— Только руководству доложим. Карпенко не видел?
— В блиндаже был. У него тяжелое ранение в голову, Нина кровь остановить не может. Просила его уйти в медсанчасть, а он с передовой ни в какую. А теперь поздно; где тыл, где передовая, перемешалось все.
— Мы сейчас, обожди. Небольшие формальности уладим, — ободряюще подмигнул Борман.
Он на ходу размышлял, как объяснить Карпенко их появление. Почему-то ему казалось, что политрук все поймет и простит их. Ведь они сами вернулись, и, значит, никакие они не дезертиры. Да, надо будет рассказать про спасение подвод с ранеными, про ликвидацию офицера СС. И главное, передать карту. И хорошо, что Нина тоже в блиндаже. А после боя он, Борман, расскажет ей всю правду и предложит уйти в будущее вместе с ними. О том, согласится она или нет, Борман подумать не успел.
Когда до блиндажа оставалось шагов двадцать, в его угол упал снаряд. Бревенчатая крыша вначале подпрыгнула и через мгновение рухнула. То, что раньше они называли блиндажом Карпенко, сейчас больше напоминало воронку, наполненную расщепленными бревнами. Сверху на следопытов полетели доски и щепки. Тлеющий обломок бревна упал перед Борманом. Следопыты растерянно переглянулись. У Чухи затряслась нижняя челюсть.
— Мамочки, там же Нина. — Он опустился на колени.
Борман рванулся к воронке, но, поняв, что все кончено, сел на ее краю, обхватив голову руками. Рядом с ним сел Чуха. Впервые чувство к этой девушке примирило их. Ревность, столь терзавшая сердца обоих, переросла в сочувствие и жалость друг к другу.
В глубине души Борман осознавал, что даже тогда, когда он грубо приставал к Нине в палатке медсанчасти, в его поступке было больше борьбы с самим собой, чем мужской похоти. В случае положительного финала он бы втоптал в грязь свои чувства, таким образом доказав самому себе, что никакой любви нет. Сейчас же он понял, что абсолютно неважно, как назвать то, что он испытывал к Нине, — сейчас важно было понять, как дальше жить без нее.
Чуха же не мог разобраться в своих чувствах по причине излишней, как он считал, идеализации. Каждый раз, думая о медсестре, он ловил себя на мысли, что только его воображение и влюбчивое сердце могли создать идеальный образ девушки. Раньше он убеждал себя в том, что любит фантом, и если он и она узнают друг друга лучше, то вся эта сказочная любовь рухнет, исчезнет как дым. Теперь же пронзительно осознал, что смерть Нины вдохнула жизнь в кажущийся ему надуманным образ. Мечта стала явью. Эта идеальная девушка была реальной и живой, она гладила его по голове, прикрывая своим телом от осколков, она вытаскивала его из-под обстрела. Она была пронзительно настоящей. И еще он понял, что никогда не сможет забыть ее.
Спирт и Череп остановились в стороне, чувствуя, что приятелей не следует сейчас доставать. Но у войны свой распорядок. К следопытам подполз матрос.
— Вам повезло, ребята, в рубашке родились. Перед вами к политруку четверо бойцов зашло. Хотели его уговорить на руках в тыл перенести. Не успели.
— Все встало на свои места. Так и должно было быть. — Борман посмотрел на матроса пустыми глазами.
— Ну, вы как, счастливчики, со мной пойдете? Там какой-то штабной тех, кто остался, собирает. Контратаковать будем. Ну, вы как?
Следопыты переглянулись.
— По мне так лучше в бою погибнуть, чем снова на энкавэдэшников нарваться. — Череп выжидающе посмотрел на остальных.
— Я за атаку! Глядишь, до озера дойдем, а потом домой! — кивнул Спирт.
— Они Нину убили… — тихо сказал Чуха.
— Похоже, это наш последний бой, — спокойно сказал Борман.
— Тогда собирайте оружие — и айда за мной, — вздохнул матрос. — Пошли, хлопцы!
* * *
Проблем с вооружением не было. Борман, Спирт и Чуха подобрали себе по автомату ППШ и на ходу умело щелкали затворами, снимали дисковые магазины, проверяя количество оставшихся патронов. Череп нашел массивный ручной пулемет Дегтярева. Недостаток был только в гранатах. Борман отыскал две в подсумке убитого молоденького сержанта. Одну взял себе, другую передал Черепу.
— Граната — это хорошо. Еще бы пару дисков к «дегтярю», — мечтательно заметил Череп.
— Может, тебе еще и талоны на усиленное питание, терминатор? — горько усмехнулся Борман.
Бой постепенно стихал. Немцы считали захваченные позиции своими и уже обустраивались в окопах первой линии обороны.
На левом фланге недалеко от места гибели Емельянова нервный худой капитан собирал последних выживших. Борман насчитал вместе с ними тридцать семь человек. Почти все были ранены.
— Все проверил? Больше никого? — спросил у матроса капитан.
— Одни убитые и тяжелораненые.
Борман протянул капитану карту.
— Вот, у одного эсэсовца одолжили.
Капитан развернул ее, вздохнул и положил в планшет.
— Ее бы раньше. Хотя бы на сутки! А теперь их позиции нам хорошо известны. Это наши позиции. Такие дела.
Офицер немного помолчал, облизывая сухие губы, и продолжил:
— Ситуация критическая. После прорыва немцами нашей обороны перед ними незащищенный Ленинград. Командование срочно перекидывает резервы, чтобы ликвидировать брешь. Перед нами поставлена задача контратаковать и стянуть силы противника на себя, не дать фашистам развить наступление. От каждого из нас зависит судьба фронта. — Капитан обвел взглядом примолкших солдат. — Фрицы должны считать, что мы идем на прорыв. Надо создать как можно больше шума. Если получится, они остановят наступление до ликвидации бреши в своем тылу. Так что цель первая — выбить гадов с первой линии нашей обороны. Цель вторая — тот, кто уцелеет, должен атаковать позиции немцев. Вперед, товарищи!
Капитан первым вылез из окопа и пополз к передовому рубежу. Остальные последовали за ним.
Все пространство вокруг было усеяно трупами своих и чужих солдат. В этом месиве из человеческих тел им пока удавалось оставаться незамеченными.
Когда до окопов осталось около двадцати метров, немецкий пехотинец, углубляющий саперной лопатой засыпанную траншею, привстал, чтобы перекинуть через бруствер очередную порцию песка. Взгляды немца и Черепа, подтягивающего к себе тяжелый «Дегтярев», встретились.
