— Почем я знаю? Я что, была у них в гостях?
— Ну, мало ли. Вдруг да была, просто мне не говорила? — Эдда рассмеялась от этой чудесной мысли и затанцевала вокруг сестренки. — Скажи, тебе не хотелось бы отправиться вслед за этим человечком и посмотреть, где он живет?
— Ни за что! Лучше держаться подальше от этого страшилища.
— А мне бы хотелось! Как ты думаешь, Ма когда-нибудь бывала в тех краях? Видела карлика? — Кровь бурлила в жилах Эдды.
— Она ничего такого не рассказывала.
— Знаешь… — Эдда вприпрыжку скакала за своей рассудительной сестрой, — …мало ли сколько всего Ма видела на свете и не рассказывала нам. Она ведь ужасно старая.
Бранза обеспокоенно оглянулась.
— Пожалуй, надо спросить ее, — сказала Эдда.
— Нет, не надо.
— Почему это?
— Потому. Если Ма не встречала карлика… думаю, ей будет не очень приятно услышать про… такое.
— Да с чего ты взяла, глупая?
Бранза шла напролом через кусты; плетеная корзина поскрипывала, и в этом звуке словно воплощалось ее собственное раздражение.
— Ни с чего. Просто знаю, и все.
— Откуда ты знаешь?
— Откуда, откуда! Мне уже семь лет! Когда тебе исполнится семь, ты тоже кое-что будешь знать.
— Правда? — Эдда перестала прыгать и ровным шагом пошла бок о бок с сестрой, надеясь, что благочинный вид поможет ей быстрее постичь тайные знания.
На следующее утро Эдда в одиночку отправилась на болото. Девочка сняла платье, вошла в воду и начала ощупывать пальцами ног дно: где-то здесь остался жесткий клок бороды, что застрял в твердом дне. Наверное, думала Эдда, бороду карлика защемило, когда он с помощью волшебства попал сюда. Должна же быть какая-то дверца, какая-то заделанная трещина между этим местом и тем, откуда он пришел.
Эдда посмотрела в высокое беззаботное небо, по которому бежали перистые облака — словно раскаты смеха обрели видимую форму. Возможно ли, что по ту сторону дна лежит другая страна со своими облаками и болотами, или даже целый другой мир?
Девочка шарила и шарила ногами, пытаясь нащупать какую-нибудь ямку, впадину или вообще хоть что-нибудь необычное. В конце концов от холода ее начала бить дрожь, ступни окоченели и потеряли чувствительность. Ил жадно чавкал на дне, маленькие рыбки покусывали девочке пятки, угри обвивались вокруг ее ног, грязная вода плескалась у пояса — Эдда ничего не нашла. Ква! — сказала ей лягушка; чпок! — плеснула хвостом рыба, а пролетавший мимо журавль разгладил воздух крылом.
Потеряв терпение, девочка вылезла из воды. На берегу валялось несколько плоских камней, точно таких же, как тот, за которым исчез карлик. Эдда обошла вокруг каждого из них. «Простите, что не целую ваши грязные ноги, старухины дети», — несколько раз повторила она на случай, если именно эти слова помогли карлику провалиться сквозь землю. «Старухины дети! Старухины дети!» — Эдда ходила вокруг каждого камня и топала ногой.
В конце концов она устала топать и обвела взглядом привычный, давно наскучивший пейзаж. Она может стоять и слушать дыхание этого мира, улавливать его шорохи, покашливания и холодные мысли, снующие под поверхностью, однако проникнуть в другой мир ей не под силу. Остается лишь ждать и надеяться, что карлик снова заглянет сюда. Когда он соберется исчезнуть, Эдда успеет разглядеть, как у него это получается, и, может быть, последует за ним.
6
Быть Медведем — огромная честь. Только лучшие юноши города удостаиваются ее, самые сильные и красивые. Ты можешь стать Медведем, только если не женат, но, как правило, выбранные парни уже не новички в умении флиртовать с девушками.
Поэтому-то я и решил, что нынешней весной произошла ошибка. Какой из меня Медведь? Я целый год не поднимал глаз от горя после того, как прошлой зимой схоронил мать, а за ней и отца, который не смог пережить потерю. «Наслаждайся жизнью, — говаривал мой дядя. — Пой, танцуй, пей вино! Срывай поцелуи с девичьих губ! Получай удовольствия, иначе на что тебе дана молодость и сила?» В ответ я лишь качал головой. Когда он хотел отпраздновать мое восемнадцатилетие, надеть мне на голову венок и выпить за здоровье, я отказался, потому что не видел особых причин для праздника.
Не удивлюсь, если дядя надавил на кого-то из членов городского Совета, хотя мне он в этом упорно не признавался. С другой стороны, мою унылую физиономию видел весь город, и в Совете могли просто пожалеть меня, глядя, как усердно я работаю — помогаю стричь овец и сгонять их в стада на холме, подсобляю ткачам, купцам и торговкам на рынке. Слишком уж он мрачный, этот Давит Рамстронг. Надо его как-то растормошить, — наверное, переговаривались между собой члены Совета. Кто-то мог и усомниться: Не знаю, не знаю. Медведь должен олицетворять собой весну, быть большим, диким, грозным, полным буйной силы. Вы считаете… — А вы видели, какого роста молодой Рамстронг? — Да, но он такой неуклюжий! Вряд ли соображает, с какой стороны подступиться к женщине. Кажется, он все еще не оправился после смерти матери. — Тем более пусть набирается опыта в деле, на Празднике Медведя. У меня есть парочка знакомых девиц, которые могли бы его кое-чему научить. Гримаса, равнодушное пожимание плечами — все, вопрос решен, и вот он я, краснею одновременно от гордости и смущения.
Здесь же, в холодной комнате, вместе со мной одеваются Фуллер, Вольфхант и Стоу. Они шумят и куражатся, стараясь скрыть благоговейный страх перед жесткими медвежьими шкурами.
— Почему нельзя надеть костюм Медведя поверх собственной одежды? — поинтересовался Стоу. — У этих штанов ужасно толстые швы, от них все дико чешется.
— Бестолочь, — сказал отец Вольфханта. — Бегая в этих шкурах, ты сдохнешь от жары. Вдобавок девушкам приятно думать, что у тебя под шкурой ничего нет. И девицам, и их мамашам. Кому захочется увидеть торчащую из-под шкуры рубаху? Голое тело — самое главное. Мускулы и здоровый мужской пот! — Он принялся натирать лицо сына смесью масла и сажи с таким энтузиазмом, что Вольфхант-младший вскрикнул. — А ну, не скули! — расхохотался отец. — Как я могу гордиться сыном, если он тявкает, словно щенок?
— Фу-у, — наморщил нос Стоу. — Смердит-то как! — Он понюхал подмышку костюма. — Десять поколений вонючих отцов и дедов?
— Десять поколений Медведей! — взревел отец Вольфа. — Гордости и традиций! Сегодня счастливейший день в моей жизни! — Он смачно поцеловал сына в лоб, отчего на губах у него отпечаталась сажа.
— Давай намазывай мне руки, старый слюнтяй, — сконфузился Вольф. — И пожирней, чтобы я мог оставить как можно больше меток!
Дядя завязал мне сзади тесемки на верхней части костюма. Снять костюм без посторонней помощи я уже не смогу — разве что шапку с медвежьей головой. Я считался взрослым мужчиной, однако сам ощущал себя младенцем в детском нагруднике.
Дядя был единственным, кто хранил молчание. «Я думаю о Винсе», — сказал он сегодня утром, когда пришел ко мне с чашкой горячего молока. «Знаю», — ответил я. Я тоже вспоминал отца. Глубокая зима, Па — исхудавший и бледный, прикованный к постели. От этого зрелища наворачивались слезы, и — да, я плакал. «Я больше не увижу солнца, — сказал нам отец, когда закружили зимние вьюги. — Нет, Давит и Аран, вы ничем не сможете мне помочь. Я ухожу длинной дорогой, которая ведет под землю».
