— Нет. Со мной уже неделю не разговаривал. Только с Пинн иногда.
— О чем?
— А я откуда знаю? Правда, пару дней назад я случайно подслушала, Люка ей выдал целую тираду про то, как извиваются какие-то головастики. Но стоит мне подойти, он тут же прикидывается немым. Представляю, что с ним дальше будет. А ты даже не соизволишь сходить в школу.
— Это не имеет смысла…
— Ну, тогда готовься раскошеливаться на лечебницу для душевнобольных. Будет у тебя еще одна статейка расходов.
— Я сразу предлагал отдать ребенка на усыновление, это ты не хотела с ним расставаться.
— Я не хотела расставаться с тобой.
— Ну так ты просто шантажистка.
— И ты еще смеешь меня упрекать за то, что я решила оставить собственного ребенка? Ты чудовище!
— Ты настраиваешь его против меня.
— Не прикидывайся идиотом. Ребенка не надо ни против кого настраивать, он сам все видит. Спрашивает: «Где папа?» — а что я ему скажу? Теперь-то уж, конечно, не спрашивает, молчит как рыба. А что там у него на уме, никому не ведомо. Помнишь, как одно время мы пытались его обмануть, делали вид, что ты моряк? Какие смешные были, Господи.
— Помню, малыш, помню. Мы с тобой столько пережили вместе. Пожалуйста, малыш, давай заботиться друг о друге, как раньше. Давай еще немного потерпим.
— Ну, предположим, потерпим. Но чего мы дожидаемся? Пока она умрет от старости? Или чего?
— Эмили, может, хватит уже этих выяснений отношений? Поговорим о чем-нибудь другом.
— О чем бы ты хотел поговорить? О Расине? Я думала, что выяснение отношений — это как раз по твоей части.
— Ты напрасно так думала. С Харриет у нас как-то без этого обходится.
— Не произноси при мне этого имени! Я не желаю знать, чем вы там с ней занимаетесь. Разумеется, вы обходитесь, потому что вам не надо ничего выяснять. У нее есть уверенность, у нее есть ты, и ваши отношения ее не волнуют, раз они у вас в полном порядке. Она может беспокоиться о том, покупать ли ей новый обеденный сервиз и идти ли сегодня на вечернюю молитву. Я понимаю, она ведь душа, а я всего-навсего тело — и не надо меня уверять, что все не так! Когда-нибудь я накропаю рассказик для воскресной газеты. «Как я была женой по четным вторникам» — звучит? Ей-богу, хочется иногда, как некоторые делают, взять автомат, приехать в какой-нибудь аэропорт и пустить очередь по кругу — в кого попадет. Тебе не понять, как я страдаю.
— Ты страдаешь от ревности, от злости и от обиды. А я — потому что чувствую себя виноватым. Это хуже.
— Ах, хуже. Ну так сделай что-нибудь, чтобы не чувствовать себя таким виноватым! Соверши, наконец, поступок, я давно тебе это говорю.
— Бессмысленно, это ничего не даст. Мы завязли во всем этом по уши…
— Кто это «мы»? Ты это говоришь, только чтобы не думать. Ты просто жалкий трус. И не уходишь от нее из трусости, боишься переступить черту. Думать боишься, вот и живешь как сомнамбула. Я хоть вносила капельку реальности в твою жизнь. А там у тебя ничего нет, одни твои буржуйские сны.
— Да что ты прицепилась к этому «буржуйству»! Не произноси слов, если не знаешь, что они означают.
— Отчего же не знаю? Знаю. Твое буржуйство — оно и есть твой сон. Мой мир хотя бы реальный. Пусть гадкий, пусть кошмарный — но реальный.
— Мне показалось, ты недавно говорила, что не все в нем так уж реально? Или я недослышал?
— Убила бы тебя, честное слово. Ты прекрасно знаешь, что я хотела сказать. Ее дом реален, потому что он реально существует, он часть общества, туда приходят люди, она для этих людей хозяйка дома. А эта наша нора для общества ничто, ее все равно что нет. И меня все равно что нет — так, дрянька какая-то, выскочила неизвестно откуда и — ни туда ни сюда. Естественно, что у меня нет друзей! Даже в этой вонючей школе все смотрели на меня как на пустое место. Я для них никто, мать-одиночка. Сволочи. Я уже забыла, когда с людьми разговаривала. Всех собеседников — ты, Пинн да какие-то тетки из комиссии по работе с неимущими. С неимущими — представляешь, до чего дожилась! И у тебя еще хватает наглости меня попрекать: я, видите ли, с ним не так разговариваю! Были бы у нас общие друзья, как у нормальных семейных людей, мы бы могли говорить о них, а не только о себе. Трепались бы просто так, сплетничали, как все, смотрели бы по сторонам — а мы только пялимся друг на друга. Какого черта мы вечно торчим тут, как в тюрьме? Неужто нельзя завести друзей, знакомых? Вот хоть этот твой Монтегью Смолл — хочу с ним познакомиться. Я смотрела по телевизору сериал с Мило Фейном, страшно понравилось. Он ведь интересный человек, писатель? Вот и познакомь нас. Вряд ли он побежит жаловаться твоей миссис Флегме.
— Это невозможно.
— Но почему? И вообще, почему ты мне всегда диктуешь, что возможно, что невозможно? Почему я должна тебя слушать? Господи, как я хочу, чтобы мы жили с тобой в настоящем доме, принимали бы гостей, как люди, а не сидели бы в этой чертовой дыре, как преступники!
— Прости меня, милая…
— Даже плакать при тебе боюсь, чтобы, не дай бог, тебя лишний раз не огорчить. Кому сказать — не поверят, но, черт возьми, я все эти годы жила на одной любви, как какой-нибудь паршивый святой на своем святом причастии! Отощала вся на этой любви, скоро совсем от меня ничего не останется! Господи, и как только я все это выношу? Наверное, я все-таки сильная, иначе давно бы уже концы отдала.
— Да, малыш, ты у меня сильная. Ты моя сильная, храбрая, ты моя берлинская путана, моя африканская принцесса!..
— Ну вот, опять ты юлишь и подлизываешься — только бы я замолчала. Знаю я твои штучки.
— Ты мой сверкающий бриллиант, счастье мое бубновое, сумасшедшее…
— И царица ночи. Помнишь, ты раньше меня так называл? Не хочу больше быть царицей ночи, хочу быть царицей дня, ясно?
— Ну, радость моя, ну пожалей меня хоть чуточку. Я ведь тоже такой несчастный.
— Будь мы с тобой все время вдвоем, я бы тебя пожалела и ты не был бы таким несчастным. Ты стал бы со мной счастливым — я ведь женщина, я это умею. Но чего ради тебя жалеть, если ты почти все время не со мной? Ведь ты все, все понимаешь. Ты просил моей любви — ты ее получил. А теперь сам, нарочно, ее убиваешь. Я говорила, что мечтаю тебя разлюбить, но это неправда. В этой любви вся моя жизнь, теперь я от нее уже никуда не денусь. Миленький мой, родненький, как может такая любовь кончиться, она не может кончиться, правда? Ведь она огромная, наша любовь огромная, да?
— Да.
— Ты должен приходить ко мне часто, как раньше, ты должен найти выход, ты должен, должен, должен!..
— Да.
— Знаю, что мы часто ссоримся, но я так тебя люблю, ты вся моя жизнь, ты все. У меня ничего нет, кроме тебя.
Ты ведь сделаешь все как надо, правда? Ты можешь, я знаю, что ты можешь. — Да.
