Книга Вчера-позавчера - Шмуэль Агнон

Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 159

Сидел здесь и Йосеф Агронович. Он все еще был одет, как все остальные наши товарищи в поселениях. В истрепанном платье, и в старых сандалиях на ногах, и в рваной соломенной шляпе на голове, хотя лето уже прошло и приближались дождливые дни. И не держал он в руке кожаный портфель, как другие посетители, а карманы служили ему вместилищем для комплекта «Хапоэль Хацаир».

Увидел его Сильман и рассказал ему, что он готовит газету к Пуриму. Посмотрел на него Агронович искоса и усмехнулся. Внезапно исчезла усмешка из его глаз и морщины на его лбу залила беспредельная грусть. Сказал Агронович Сильману: «Пуримскую газету ты хочешь выпустить? Вызвать смех и потеху шутками, которые ты выдумываешь? Но, просто, если ты хочешь послушать мой совет, опиши то, что делается в Эрец, все, как оно есть, без прикрас, и я ручаюсь тебе, этим ты рассмешишь сильнее, чем любой юморист в мире, только вот нам от смеха такого тошно. — И тут же напомнил ему Агронович то, что уже сделано, и то, что собираются здесь сделать, и одно смехотворнее другого. — Смешнее своих деяний — их творцы, воображающие, будто весь ишув стоит на них. И даже если каждый день — Пурим и ты выпускаешь каждый день шутовской листок, ты не успеешь поведать обо всем. А может, и не пристало пуримской газете брать материал из обыденности? Ведь то, что до боли смешно в наших глазах, используется в галуте в целях пропаганды». Взглянул Сильман на Агроновича, на его печальное лицо, и рассмеялся, потому что лучше смеяться, чем горевать. Взглянул на него Агронович и поразился: плакать надо, а не смеяться.

Были в клубе и другие посетители. Печатники и строители, разнорабочие, безработные, ищущие работу, рабочие, оставившие свою работу из-за болезни и служащие в качестве секретарей, один — в компании, название которой является аббревиатурой слов «Вернись, Израиль, в страну отцов», другой — в компании, которая намеревается в будущем построить новый жилой квартал в Яффе. Весь клуб состоит из двух комнат, одна комната служит столовой, другая — читальней, но никто не пытается читать в комнате, предназначенной для чтения, а есть и пить в комнате, предназначенной для еды и питья. Но тот — ест и читает, а этот — читает и пьет. Тот — входит, а этот — выходит. Тот — член «Хапоэль Хацаир», а этот — член «Поалей Цион». Забылся уже скандал в Пурим, когда вспыхнувшая здесь ссора выплеснулась на улицу и правитель Яффы получил тогда разрешение от русского консула прислать полицейских, турецких арабов, для наведения порядка, и тогда были ранены тринадцать евреев.

Вошел Фалк Шпальталдер и сразу же заказал себе две порции котлет и буханку хлеба. Но хотя он был голоден как собака, буфетчица, Ципа Шоши, не обратила на него внимания, потому что в это время она обслуживала Чернипольского, исходившего своими собственными ногами не одну страну. Люди привыкли здесь, в Эрец, совершать прогулки; из Яффы — в Кфар-Сабу, из Кфар-Сабы — в Хадеру, из Хадеры — в Зихрон-Яаков и возвращаться к ночи. А если есть среди них любители приключений, так те поднимаются до Галилеи и до Метулы. А Чернипольский исходил пешком всю Эрец вдоль и поперек и дошел до горы Хермон, не пропустив ни единой деревни. В одном месте он ночевал, а в другом месте пил гранатовый сок со снегом; в одной деревне он видел свадьбу, а в другой деревне видел еще что-нибудь интересное; только не любит он рассказывать. Человеку важно прятать свои ощущения, и тогда они, спрятанные в сердце, принесут плоды. И действительно, как-то раз на рассвете сидел он на вершине скалы и ел свою питу с чесноком. Ощутил он вдруг такой подъем, какой не всякий человек ощущает. Если бы захотел, написал бы об этом большую поэму в сотни строф. Поэма эта, моя дорогая Ципа Шоши, поэма эта, написанная Чернипольским, стоила бы всех стихов какого-нибудь поэта-песенника.

Горышкин отложил книгу и задумался: то, о чем я прочитал тут, случалось также и со мной, и если не в точности это, то нечто подобное, только не приходило мне в голову об этом написать. И явился этот писатель, и написал, и выпустил книгу. А я сел и прочел его книгу, и завтра появятся другие, и послезавтра — другие, пока не останется ни одного человека в Эрец не прочитавшего ее. А когда приду я и выпущу свою книгу, то скажут, так ведь все это мы уже читали. Похоже, что главное для писателя — это сноровка. Если он поспешит и напишет вовремя, он выгадал, а если нет, придут другие вместо него. Уже пришло время снять для себя отдельную комнату со столом. Мне не нужен письменный стол с зеленым сукном, как у этих учителей в Яффе, где каждый покупает себе письменный стол и ставит перед собой корзинку со стопкой бумаги, чтобы считали его писателем. Достаточно перевернутой бочки, лишь бы можно было положить на нее лист бумаги.

3

Поднял Горышкин глаза и увидел Соню. Засунул книгу в карман и двинулся ей навстречу. Увидел Ицхака и спросил, как его дела. Сказала Соня: «А про Рабиновича ты не спрашиваешь?» Сказал Горышкин: «Что мне спрашивать? Если бы было что сказать о нем, разве ты не рассказала бы?» Сказала Соня: «И вправду, нечего мне рассказывать о нем: он не пишет мне». Сказал Горышкин: «Если бы было ему о чем писать, написал бы».

Сказала Соня:

— Ты вернулся в Яффу? Что ты делаешь здесь?

— Делаю я то, что годами не делал. Работаю я, работаю, Соня!

— Где?

Дернул Горышкин за кончики своих усов и с гордостью заявил победным тоном:

— На строительстве школы для девочек работаю я, с глиной и камнем.

— Я рада за тебя, что нашел ты работу!

— Она нашла меня. Наконец-то вынуждены они нанимать еврейских рабочих. И мы тянем из себя жилы, и только затем, чтобы не нашли они лживого предлога отстранить нас. И все-таки что пишет Рабинович?

Засмеялась Соня:

— Разве не сказал ты, что если бы было ему о чем писать, написал бы?

— В смысле, что нет у него того, о чем он хотел бы написать?

— Не так, но есть слишком многое, о чем бы стоило ему написать, поэтому он не пишет ничего.

— Пойдем! — сказала Соня Ицхаку.

— Уходите? — спросил Горышкин.

Обернулась Соня и сказала:

— Передай привет Пнине! Вот она идет!

Сказала Пнина Горышкину:

— Не знала я, что ты здесь.

— Если бы знала, не пришла бы?

— Не это я сказала.

— Но в глубине души ты так подумала?

— Что знает человек о том, что — в сердце его друга? Разве что писатели?

— Поверь мне, Пнина, даже они не знают ничего, но, когда ты читаешь их книги, кажется тебе, что они знают.

— Что это у тебя в кармане, новая книга?

— Книга — новая, содержание — старое. Если хочешь знать, то же самое происходило и с тобой и со мной.

— Именно это самое?

— А если и не совсем то, это ничего не меняет…

— Пошли! — сказала Соня.

Соня не относится с пренебрежением ни к Пнине, ни к Горышкину. Пнина — честная девушка, она нравится ей намного больше, чем Яэль Хают, к которой прилепился Хемдат. А если она наводит на тебя скуку, то причиной тому — ее наивность. Горышкин — тоже хороший человек. До того как она познакомилась с Рабиновичем, она проводила время с Горышкиным, и теперь она благодарна ему, что он не слишком сильно ухаживал за ней. Вообще-то не ухаживает мужчина за женщиной, если та не желает этого. И тем не менее спасибо Горышкину, что не дошло дело до этого и она могла смотреть в глаза Рабиновичу даже в присутствии Горышкина. Теперь уехал Рабинович и соединяет в своих письмах ее и Ицхака Кумара. Галициец этот… Похоже, что сердце его чисто. В самом деле — никогда в жизни не разговаривал он с девушкой? Или, быть может, он сказал так, чтобы показаться оригинальным?

Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 159