Еще я понял, что в этой сфере всякий индивидуальный момент — тоже от лукавого.
Все ключи одинаковые и таковыми должны быть. На пластиковых картах, конечно, записана необходимая информация о владельце, но это в основном для ведения автоматических протоколов.
Ключи же физически всегда абсолютно одинаковы, как един и уровень доступа у всех, кто ими владеет.
Владельцев ключей на любом крупном корабле пятеро.
Четыре комплекта распределены между мной, моим заместителем и двумя пилотами. А вот пресловутый Пятый Ключ — у старшего инженера.
Вашего покорного слугу кадета Надежина поначалу остро интересовало, почему командир звездолета, его заместитель и пилоты носят ключи всегда при себе, причем согласно Уставу — непременно на груди. А вот «старшой маслопуп» наоборот — хранит ключ исключительно в сейфе, что вмонтирован в стену его личной каюты, которую он не вправе делить ни с кем.
В перерыве между двумя парами лекций, помнится, я поймал в коридоре Соответственного и напрямую спросил его, в чем смысл разницы в ношении ключей, и почему для главного инженера сделано такое знаменательное исключение.
Профессор Слепаков некоторое время разглядывал меня, точно силясь проникнуть в суть моего вопроса. После чего изрек:
— Видите ли, кадет, в чем дело. Старший инженер — не хозяин ключа, а всего лишь его хранитель. Имеет право его достать и применить исключительно в случае, если по какой-либо причине будут утрачены все остальные комплекты ключей. Все четыре соответственно.
— А по какой именно причине? — Настаивал я. И в эту минуту вдруг увидел тонкую белую полоску глубокого шрама, змеившуюся над ухом Слепакова и терявшуюся на затылке под седым пухом старческих волос.
Прежде я того шрама никогда не замечал, да и кто из нас, кадетов, по совести сказать, приглядывался к чудаковатому старому сухарю?
А тут я вдруг разом вспомнил, где учусь, и кто нам преподает науки и специальности, и как много у нас учебных материалов с грифами «Для служебного пользования» и «Секретно».
— Таковых причин немало, кадет, — бесстрастно произнес Слепаков. — Воздействие сверхнизких и высоких температур, химический ожог, удушье, отравление, проникающее ранение, компрессионная травма… Много есть вещей, не совместимых ни с жизнью владельца ключа, ни с сохранностью самого ключа.
Он замялся, и я подумал, что сейчас он непременно прибавит свое излюбленное словечко.
Но Слепаков лишь коротко кивнул мне на прощание и засеменил по коридору на очередную лекцию такой же странноватой как и он сам, слегка подпрыгивающей, птичьей походкой.
А я смотрел ему вслед и видел, что одна нога Слепакова заметно короче другой и при этом еще и слегка вывертывается при ходьбе в сторону. Точно ее когда-то выдернули из сустава, а обратно на прежнее место вставить почему-то не захотели. Или просто не смогли.
День-141
Первым из гибернации вышел КБТ Васильев (точнее, его вывел из гибернации компьютер, заставив капсулу выполнить соответствующие действия). Вслед за чем приступил к выводу из тестовой гибернации основной части экипажа.
Процедура это многоступенчатая, требующая соблюдения очень точного временного графика (который индивидуален для каждого космонавта), но благодаря полной автоматизации процессов — вполне посильная даже для лаборанта.
Другое дело, что в отличие от лаборанта Васильев умел проводить гибернацию в обе стороны и вручную. И если бы у чьей-то гиберкапсулы что-то сломалось, Васильев мог бы спасти ситуацию личным вмешательством.
На тот же случай, если бы сломалась гиберкапсула самого Васильева, каждый третий член экипажа получил минимально достаточную подготовку… Но даже думать о таком обороте дел было страшно.
В общем, КБТ начал выдавать мне пробужденных космонавтов одного за другим, со средним темпом одна тушка в двадцать минут.
И очень хорошо. Потому что люди нужны были позарез!
Уже подходило время запуска «Тора-3» — самого небольшого по диаметру, внутреннего буксира. Но хотя он и имел наименьший поперечник «дырки от бублика», толщина его кольцевой трубы была наибольшей и потому он обладал весьма внушительными запасами рабочего тела.
Было отрадно сознавать, что здесь, в окрестностях Сатурна, мы всё еще не одиноки.
Станции «Прометей I» и «Прометей III» уже прогревали лазеры, а к охоте на «бублик», который будет сброшен нами после выработки рабочего тела, приготовилась маленькая флотилия вспомогательных кораблей.
Глупо разбрасываться громадными буксирами, когда их вполне возможно использовать повторно.
Кроме того, мы с Панкратовым получили от передовой бригады ЦУПа, развернувшейся на борту «Прометея IV», контрольный радиозапрос. ЦУП настойчиво интересовался, всё ли у нас в порядке. В случае необходимости вспомогательные корабли были готовы оказать нашим звездолетам любую помощь вплоть до полной эвакуации экипажей.
Я снова остро ощутил, что мы — на пороге неизвестного будущего, вблизи от точки невозврата. И былые тревоги, которые я тщательно норовил скрыть от подчиненных, ожили в моем сердце с новой силой.
Между тем члены экипажа один за другим возвращались в строй.
Кратко переговорив со мной и поделившись впечатлениями от долгого криосна, каждый изучал ситуацию в сфере своих служебных обязанностей.
Им предстояли еще хроно- и гравиакклиматизация, но все члены экипажа, бывшие к полудню по корабельному времени уже в строю, предпочли переносить все свои физиологические лишения, что называется, на ногах.
Васильев в принципе не возражал, и я предоставил ребятам приходить в себя каждому по собственному усмотрению. Шестнадцати часов, как предупредил меня криобиотехник, будет вполне достаточно, чтобы вышедший из гиберкапсулы почувствовал себя более-менее полноценным человеком, а самое главное — членом экипажа.
Реабилитация проходила на удивление быстро и без видимых проблем.
Поэтому когда Роберт связался со мной по личному каналу и попросил прийти в «спальню», как мы называли отсек с гиберкапсулами, у меня его просьба поначалу вызвала легкое недоумение. Не дело, когда КБТ вызывает командира корабля, да к тому же столь приватно…
Но в «спальне» меня ожидало то, что… что, увы, снимало все вопросы.
Васильев не стал вдаваться в пространные объяснения и просто провел меня туда, где морозно серебрились крышки двух нераскрытых капсул.
Все остальные кроме четырех в последнем ряду, пока еще законсервированных для меня и трех других человек первой полетной вахты, были раскрыты и белели своим пористым нутром.
— Это последние? — Осведомился я, все еще не понимая, что происходит.
— Номер семь и номер четырнадцать, — уточнил Васильев. И добавил:
— Пробуждение последних пяти космонавтов мною активировалось практически одновременно в порядке эксперимента. С разницей лишь в две-три минуты. И, тем не менее, двое из них всё еще там.
