Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
Я только усмехнулась:
— А получили его американцы. Это — справедливость.
— Справедливость с португальской точки зрения? Лишь бы все не доставалось испанцам? Конечно. В Сан-Игнасио не были? Там служат сплошные американцы, в церкви множество блондинок. И не мантильи, а шляпки. А у нас — да это же случайность, что я знаю английский. Я преподавал, дело только в этом. А так — у нас тут все еще чистая Испания. А за стенами Интрамуроса — справедливость, м-да.
— Нет, в Игнасио не заходила никогда, я была в кафедральном, и там на мессе просто пришла в восторг…
— А, прекрасно! Это епископ Цезарь Гуэреро. Очень красивый и сильный голос, да. А у нас скоро будут мессы под оркестр и проповеди на чистом испанском. Кстати, вы хотя бы понимаете, что с этим народом произошло? Два с лишним века литературы, тонны книг — все было на испанском. И вдруг эта культура оказалась как бы отрезанной. Ничто. Нулевая точка.
— Что же здесь, из этого народа, в итоге получится, отец Артуро?
— А вы бывали за речкой, в Бинондо, где живут китайцы? Они ведь тоже католики, вот только… Есть особый китайский католический праздник в Гвадалупе, китайцы туда плывут на лодках с пагодами на корме, размахивают шелком и изображают пекинскую оперу.
— Да обязательно посмотрю!
— Что здесь получится? Отгадайте загадку, Амалия: у кого голова льва, тело козла и хвост рыбы?
Я недоуменно замолчала у входа в церковь Сан-Августина.
— У химеры, Амалия. У химеры. А, вот и господин Ли, он недавно приехал и ждет меня…
Я посмотрела на старого, очень старого, но прямого человека на скамье, голова его была одного цвета с алтарем — отливала серебром.
— Благодарю вас, отец Артуро. Я еще не раз сюда приду, даже несмотря на голос епископа в кафедральном…
— Все сюда приходят… Жду вас.
И отец Артуро быстро подошел к господину Ли, положил ему руку на плечо.
Я всмотрелась: перстня на его пальце в этот раз не было.
И вот это случилось.
Уверенный стук подметок по нашим ступеням. Господин Верт, в белом льняном костюме, появляется в дверях и останавливается у стола Лолы, дым его сигаретки неторопливо поднимается к потолку.
Профиль римского патриция? Нет, эту линию носа и подбородка вообще не описать. Большой рот. Брови, резко вскинутые вверх, правая выше левой.
А Лола, Лола… Она за долю мгновения становится как бы чуть грустной, опускает свою фарфоровую головку, поворачивает ее так, что линия шеи, этой хрупкой шеи, вдруг превращается в произведение искусства…
Верт, без тени улыбки, чуть надменно склоняется над ней и произносит пару слов. На каком языке? Неужели на французском? Неважно, ведь это же так эффектно звучит.
Лола робко улыбается краем губ.
Какая была бы красивая пара, приходит в мою голову мысль — и сразу же хочется эту голову, да-да, свою собственную, открутить и отдать беспощадному Додо. Чтобы впредь не смела допускать таких мыслей.
И вот я сижу на своем возвышении, боясь дышать.
Они же это делают совершенно автоматически, утешаю я себя. Просто привычка.
Боже мой, мне тридцать пять лет. Будет тридцать шесть. Не может быть. У меня лучший муж во всем мире. У меня двое детей.
А Верт, постукивая белыми туфлями, уже поднимается ко мне.
Самое смешное, что я абсолютно не могла потом вспомнить, о чем мы тогда с ним говорили. О фотостатах, без сомнения. Кажется, я была мила и разумна.
И он ушел, чуть поклонившись Лоле на ходу. Она грустно и нежно ему улыбнулась.
Какой ужас. Какое счастье. Остается только петь.
И я начинаю тихонько петь — вот это самое, «если бы ты знала»:
Si supieras,
Que aun dentro de mi alma,
Conservo aquel carino
Que tuve para ti…
Кто-то с улицы, из-за моего открытого окна, отзывается, подпевает на ходу. Это здесь нормально. Это такая страна. Я перевожу взгляд туда, ко входу: да что же это, Лола опять плачет. Злобно и безнадежно. Что творится в этом потрясающем мире? Он весь сошел с ума, а не только я одна.
9. Бастуза
— Мадам! Мадам!
Врывается мальчик, Лола пытается его не пустить, но он очень здорово уворачивается и быстро бегает, тот самый мальчик из летучей бригады господина Верта. Стоит, пытается что-то изобразить одной рукой, в другой — знакомый мне лоток. Я машу рукой на Лолу, кладу сигарету в пепельницу и пытаюсь жестами заставить его начать сначала. Мальчик танцует на месте, что-то не просто происходит, а требует немедленного вмешательства. «Мальчик, сначала!» — молча требую я.
— Сеньор! — восклицает мальчик и показывает рукой кого-то очень высокого. Хорошо, пока все понятно — Верт ведь выше даже генерала Макартура. Или это мне только кажется? Они одного роста?
Тут мальчик изображает рукой кого-то другого, роста совсем маленького, понимает, что это полный бред, перебирает ногами на месте — а затем попросту тащит меня за руку, кричит: «Пальма-де-Майорка! Плохо!»
Плохо? Нет уж, хватит с меня всяких сложных ситуаций. Я не только беру сумочку, я вышвыриваю из нее на стол пудреницу и вообще все, что можно перепутать с браунингом. Мальчик издает стон, но я уже несусь мимо Лолы на улицу.
Потому что я представила себе два слова — «плохо» и «сеньор», и теперь плохо уже мне. Главное, чтобы не было поздно.
Но поздно не было. Верт, страшно раздраженный, но невредимый, стоит у стойки портье «Пальма-де-Майорка», а на приличном удалении от него…
Еще один мальчик, без лотка — и видно, что по-настоящему «плохо» именно ему. Поскольку его крепко держат за локти, сразу с двух сторон.
— Я не могу говорить на этом проклятом языке! — почти кричит мне Верт. И в десять секунд объясняет: он послал мальчика вытащить бумаги из комнаты японца, мальчика немедленно повязали — не надо было лазать по балкону второго этажа. Страховавший его второй мальчик позвал Верта из соседнего отеля, но тут же понесся ко мне, потому что… Сейчас будет полиция, а он, Верт…
Да, а что — он? Наверное, хотел заплатить за освобождение мальчика деньги? Ну так это ведь правильно?
— Они принимают меня за растлителя младенчества! — гневно чеканит Верт высоким голосом.
Ах, вот как — он молча предложил портье деньги и попытался обнять мальчишку за плечо, думая видимо, что это означает — «я его знаю, я за него ручаюсь».
Стараясь сдержать злоехидную улыбку, я объясняю Верту: сейчас они перестанут считать вас растлителем, они увидят, что у вас другие вкусы.
Я беру его под руку, ах, как это чудесно — лучше любого танца, да сейчас я умерла бы от ужаса при одной мысли, что можно снова пойти с ним танцевать. Но поскольку ситуация требует определенных действий, то я прижимаюсь к этому человеку боком, сейчас он чувствует мою грудь, я поднимаю к нему лицо — а нравится ли ему запах моей кожи? Какой сладкий кошмар. Только не смотреть ему в глаза.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
