этих животных, все внутренние противоречия, и освободиться от них немедленно? Если я не могу это сделать мгновенно, то для меня не остается никакой надежды. Я могу притвориться кем угодно, но если я не могу немедленно вымести все это из себя, то я — раб навеки. И это не зависит от того, буду ли я рожден снова в следующей жизни или в десяти тысячах жизней. Так что я должен найти такой способ действовать, смотреть и наблюдать, который в сам момент восприятия покончит во мне с определенным драконом, с определенной обезьяной.
Внутри нас находится множество зверей, множество опасностей. Могу ли я освободиться от них всех одним восприятием, мгновенным видением?
Необходимо ли время для души и сердца? Если я смогу понять природу времени, то я смогу правильно использовать элемент времени во внешнем мире, но не позволять ему вмешиваться во внутреннее состояние. Поэтому я не начинаю с внешнего, — я понимаю, что для него требуется время. Но я спрашиваю, существует ли вообще время во внутреннем восприятии, в принятии решения, в действии. Итак, я спрашиваю: «Необходимо ли решение вообще?» — ведь решение предполагает некую часть времени — секунду, миг. «Я решаю» означает, что элемент времени есть; решение базируется на воле и желании, и все это подразумевает время. Поэтому я спрашиваю, почему вообще необходимо появление решения? Или решение есть часть моей обусловленности, которая утверждает: «Без времени тебе не обойтись»?
Итак, существуют ли восприятие и действие без решения? То есть я осознаю страх, страх, созданный моей мыслью, прошлыми воспоминаниями, опытом, я осознаю воплощение этого вчерашнего страха в сегодняшнем. Я понял всю природу, структуру, внутренний характер страха. И восприятие этого без принятия решения есть действие, которое является свободой от страха. Возможно ли это? Не говорите, что вы или кто-то другой уже делали подобное, — дело не в этом Может ли этот страх исчезать немедленно по мере его возникновения? Есть поверхностные страхи — страхи перед миром. Мир полон тигров, и тигры эти, будучи частью меня самого, готовы к разрушению; так что существует война между мною — частью тигра — и остальными тиграми.
Существует также внутренний страх — страх психологической незащищенности, психологической неопределенности, — и все это создано мыслью. Мысль пестует как удовольствие, так и страх, — я вижу все это. Я вижу опасность, идущую от страха, не хуже, чем я вижу опасность, идущую от змеи, от обрыва или глубоководного течения, — я полностью осознаю эту опасность. И само видение есть окончание, в котором нет и секунды для принятия решения.
И я не хочу... избавляться от страха. Я хочу выявить его, понять, позволить ему двигаться, возникать, вспыхивать во мне и так далее. Я ничего не знаю о страхе. Я знаю, что я боюсь. Теперь я хочу выяснить, на каком уровне, на какой глубине я боюсь: на сознательном уровне или в самой основе, в глубоких слоях своего существа, в тайных, неисследованных областях моего ума. Я хочу выяснить. Я хочу, чтобы все это вышло на поверхность, я хочу это раскрыть. Как мне это сделать? И я должен это сделать не постепенно, — вы понимаете? Все это должно уйти из моего существа полностью.
Каждый из нас несет в себе тот или иной вид страха. Имеются глубокие, скрытые страхи — и я очень хорошо осознаю поверхностные страхи, страхи перед миром: страх появления безработицы, того или этого, страх потерять жену, сына.
Я не скажу ничего нового: страхи и есть то животное, что засело внутри нас и безжалостно терзает нас время от времени. Я не хочу прогонять животное снова и снова. Это как раз то, о чем говорят все школы, все святые, все религии и психологи: прогоняйте их понемногу, мало-помалу. Лично мне это представляется абсурдом. Я хочу понять, как прогнать это животное так, чтобы оно уже никогда не вернулось. Даже если оно вернется, я буду знать, что делать, чтобы не впустить его в дом.
Но прежде чем я прогоню животное, я хочу выяснить, кто та сущность, которая собирается прогнать его. Я говорю, что это может быть еще более крупный тигр. Если я хочу избавиться от всех тигров, то неразумно позволять большему тигру прогонять маленького. И я говорю: «Подождите, я не хочу никого прогонять». Посмотрите, что происходит в моем уме.
Я не хочу никого прогонять, но я хочу наблюдать — я хочу выяснить наверняка, не охотится ли большой тигр за маленьким. Эта игра будет продолжаться вечно, — и именно это и происходит в мире — тирания какой-то одной большей страны охотится за меньшей страной.
Итак, я сейчас очень хорошо сознаю, что не должен никого прогонять. Я должен вырвать с корнем сам принцип изгнания чего-либо, его подавления и преодоления. Потому что решение, говорящее: «Я должен избавиться от тигренка», может перерасти в громадного тигра. Именно поэтому необходим полный отказ от любых решений, от всякого побуждения избавиться от чего-то, что-то отогнать, прогнать. Тогда я могу наблюдать. Тогда я говорю себе (передаю смысл словами): «Не хочу никого прогонять». Тем самым я свободен от груза времени, которым являлось преследование одного тигра другим. В таком преследовании всегда присутствует какой-то временной интервал, и поэтому я говорю: «Я не буду ничего делать, я не буду ни за кем гоняться, я не буду действовать, я не буду решать — мне следует сначала посмотреть».
Я наблюдаю, — я не имею в виду эго, но человеческий ум наблюдает, это человеческий мозг следит. Я могу опознавать различных тигров — мать-тигрицу с ее выводком и с супругом — я могу наблюдать все это. Но внутри меня должны существовать силы более глубокие, и я хочу выявить их все. Буду ли я выявлять их через действие? Все более и более раздражаться, затем успокаиваться, а через неделю снова раздражаться и снова успокаиваться? Или существует способ посмотреть на всех тигров: на маленького, на большого и на только сейчас рождающегося — на всех сразу? Могу ли я увидеть их всех настолько полно, чтобы понять весь этот процесс? Если я на это не способен, моя жизнь будет двигаться старым манером, все в той же буржуазной колее, переусложненной, тупой и хитроумной. Вот и все. Поэтому, если вы поняли, как следует слушать, — утреннее поучение закончено.
