тетради, на которых нотные знаки будут изображены в виде мишени, во время припева будут раздаваться выстрелы егерей и эти ноты-мишени будут падать на сцену. Номер получился убойный (кстати, как мне потом рассказывал Володя, из-за этого номера и запретили весь спектакль), и, выходя из зала, я услышал чей-то комментарий к увиденному, и говоривший его сказал, что «Охота на волков» — это лучшее стихотворение Вознесенского (видимо, театрал не знал, что это песня Высоцкого — она еще не успела получить широкую известность).
Началось лето, и мы с Машей решили поехать в Пярну, вернее, в поселок на берегу Балтийского моря, что был фактически пригородом Пярну. Татьяна увязалась поехать с нами. Маша согласилась, ей стало жалко подругу, которая к тому времени была беременна…
Мы вчетвером уехали (мы с Машей уже не первый год снимали домик у очень милых эстонцев), а вскоре к нам присоединилась и Нина Шацкая, жена Валерия Золотухина, который с Володей дружил и снимался в фильме «Хозяин тайги», она с Татьяной тоже поддерживала дружеские отношения.
И вот как-то Нина, оставшись наедине с Машей, сказала ей, мол, как она терпит рядом с собой такую стерву. Маша не поняла такого «поворота», на что Нина и говорит, что Таня уверила ее, что, мол, Гарик только и ждет удобного случая, чтобы переспать с ней…
Маша была просто ошарашена такой новостью. И это в благодарность за то, что она пожалела брошенную (Володя как только узнал о беременности Татьяны, сразу прекратил с ней всякое общение и ребенка, насколько мне известно, так и не признал)…
Оставшиеся дни до возвращения в Москву мы с Таней практически не общались, а по возвращении домой прекратили все контакты с ней.
Потом Володя, видимо, поймет, что был не прав в своей «ревности», и, когда мы с ним через год примерно пересечемся на студии фирмы «Мелодия», как ни в чем не бывало бросится ко мне с объятиями, с явной радостью, что все недоразумение позади…
Но это случится намного позже того времени, о котором пишу…
Я наслаждался своим большим отпуском, почти ежедневными посиделками в дружеских компаниях и чудесным ничегонеделанием, вполне, к слову сказать, заслуженным.
Однажды я позвонил своей сестре и говорю, что вот Володя с Мариной у меня и что мы не знаем, куда бы пойти, и нет ли у нее каких-нибудь соображений на сей счет. А она и говорит, что их Костя Страментов с Лилей Костаки пригласил к своей сестре Маше и наверняка Маша не будет против, если я со Светой и Володя с Мариной присоединимся к ним.
Костю Страментова я знал, еще учась в МИСИ, его отец был деканом одного из факультетов нашего института. Правда, сам Костя учился в архитектурном, но у него была приятельница, Лена Скот, которая училась в моем институте, ее сестра, Маджи, училась вместе с моей сестрой в хореографическом училище, теперь они обе работали в Большом театре. Я часто бывал у Лены в гостях и там познакомился с Костей. Я знал, что у Кости есть сестра — необыкновенная красавица, так все о ней говорили. Но я ее ни разу не видел.
И вот мы все шумной компанией заваливаемся в гости к этой самой Маше.
Я как только ее увидел, сразу загрустил: почему я не один сегодня, а со Светой…
Вечер получился чудесный. Костя принес много выпивки и закуски из «Березки» (он был женат на дочери ныне знаменитого коллекционера Костаки, в то время всего лишь администратора посольства Канады в Москве, поэтому чеки, на которые продавались продукты в «Березке», у него всегда были), Федя Фивейский остроумнейшим образом комментировал разлив заморских напитков и закусь к ним, Володя иногда брал гитару и что-то пел смешное «для общего ливера» — в общем, было очень весело и мило.
Комната была небольшая, но уютная, и, когда в ней стало чуть душновато, Маша встала, чтоб открыть дверь балкона. Кто-то сидящий у этой двери ей мешал, и она потянулась через спину сидящего, чтоб повернуть ручку балконной двери. При этом движении Машино мини-платье чуть задралось и приоткрыло почти полностью ее ноги. Я обомлел. Никогда в жизни я не видел более стройных и красивых женских ног. Это меня «добило» окончательно. Я уже не говорю о ее лице, напоминающем чем-то Одри Хепбёрн в «Римских каникулах», только в варианте более аристократичном и более пикантном.
Через неделю Светлане надо было возвращаться в Магадан (у нее отпуск был короче моего). А еще через несколько дней я позвонил Маше и пригласил пообедать. Она согласилась.
Так начался наш роман.
И уже мы, как любил говорить Володя, «гуляли по буфету» вчетвером — он с Мариной, я с Машей.
Однажды днем — я был дома у себя на Горького — позвонила Марина и сказала, что они с Володей скоро будут у меня.
Когда я им открыл дверь, то по лицу Марины понял: что-то произошло.
— Марина, что с тобой?
— Со мной — ничего. А ты посмотри на своего друга…
Володя был, что называется, «в пополаме».
— Ну, ничего, сейчас он немного поспит и придет в себя.
— Гарик, какое поспит! Сейчас уже четыре, а у него вечером «Гамлет»!..
— Что же делать, Марин, я не знаю…
— Я тебя прошу, Гарик. Поезжай в театр, скажи Любимову все как есть, что Володя не может сегодня играть, пусть заменяют спектакль, — сказала Марина.
Я поехал. Попросил, чтобы меня проводили к Юрию Петровичу, и очень коротко объяснил, что случилось.
— Передайте вашему другу, что я сегодня же издаю приказ о его увольнении из театра. Всё. До свидания.
Все это было сказано жестко, спокойно, даже, мне показалось, с какой-то расстановкой слов, чтобы, видимо, было понятно, что это всерьез, а не просто очередная угроза.
Я вернулся домой. Володя вроде бы вполне оклемался, даже порозовел.
— Васёчек, Марина сказала, что ты в театр ездил и что…
— Юрий Петрович сказал, что сегодня же издает приказ о твоем увольнении.
— А-а-а! — почти зарычал Володя.
Он резко поднялся, подошел к столу, налил полстакана водки и выпил залпом. И вскоре опять отключился.
Мы с Мариной вышли на кухню. Марина молчала и плакала. Моя мама ее утешала, гладя по голове, как ребенка.
— Надежда Петровна, — сквозь слезы еле слышно говорила Марина, — он же себя погубит. Я просто в отчаянии! Не знаю, что делать.
Марину моя мама сразу, как говорится, приняла. Помимо того, что она была просто само очарование, она была такой естественной,
