ответом, и кулаки Прэйира сжались.
Он не знает или намеренно не говорит ему?
Несмотря на то, что отбор кончился, и клятвы были подтверждены, в лагере сегодня было много пьяных воинов. Нужно было быть безумцем, чтобы попытаться дотронуться до акрай, спутниками которой были карос каросе и славный воин, но Фир и Прэйир сегодня должны были стоять вместе с другими воинами в ночном карауле у края стены, полукровка возился с ранеными, двое из которых должны были умереть к концу ночи или завтра днем, а фрейле…
— Она будет с фрейле?
— Могла бы быть с тобой. Ты ведь не сделал этого намеренно, воин. Ты ведь не хочешь, чтобы сегодня она осталась с тобой, именно потому ты и не позволил ее магии тебе помочь, — спокойно сказал полукровка, ополаскивая окровавленные руки в тазу.
Он даже не дернулся, когда рука Прэйира ухватила его за плечо и заставила развернуться к нему лицом. Даже не побледнел, даже не взвился он пламенем негодования оттого, что простой воин посмел коснуться его, пусть наполовину, но благородного.
Как будто с ним уже обращались так раньше. Как будто он научился изображать безразличие там, где это было нужно… не хуже, чем научился изображать безразличие к боли сам Прэйир. Только поэтому тот заметил — потому что сам был таким и умел это делать.
Прэйир прищурился, глядя в узкое лицо, а потом разжал хватку и, отступив на шаг, схватился за афатр, висящий на поясе.
— Полукровка, раздери тебя Инифри, — выплюнул он. — Если то, что я сейчас увидел на твоем лице, правда, ты не подойдешь к ней ближе, чем на сотню шагов.
— Мы все кем-то были до войны, воин.
— Не тем, кем был ты! — рявкнул Прэйир. — Что ты сделал, чтобы превратиться из постельного ублюдка в благородного? Убил своего господина? Фрейле знает? Он знает, что приблизил к себе мальчишку, ублажавшего в походе славных воинов?
— Ты говоришь о том, что можешь понять, но есть много того, что понять тебе не дано.
Но Прэйира не волновали эти туманные речи.
— Ты должен забрать свою клятву.
— Этого не будет.
— Зачем она тебе? Или ты хочешь быть поближе к одному из нас, полукровка? — Прэйир зло ухмыльнулся. — Надеешься, что на шухире однажды окажется трое, а не двое, и одним из них будешь ты?
Фиолетовые глаза полукровки полыхнули, и в палатке вдруг запахло грозой. Лекарки, хлопотавшие подле раненых в другом конце палатки, заволновались и стали оборачиваться в их сторону, не понимая, что происходит, и полукровка поднял руку, успокаивая их и свою магию, расстелившуюся туманом под ногами.
— Меня не интересуют мужчины, воин, — сказал он все так же спокойно, и Прэйир не мог помимо воли не зауважать его за эту выдержку. — Я был вынужден делать то, что должен, чтобы выжить, и, позволь спросить тебя, не было ли в твоей жизни того, о чем ты сожалеешь, но чего не в силах исправить?
Убей.
Но, отец…
Убей. Докажи, что ты воин. Докажи, что в тебе нет жалости, что ты служишь Инифри и готов повиноваться ее воле.
Отец, я не могу ее убить, я прошу тебя, не заставляй, я не могу…
Держи афатр, сын. Убей ее, пока это не сделала лихорадка. Отдай ее в жертву матери мертвых, и она почтит нас своей милостью.
Темные глаза. Доверчивое прикосновение, гладкая кожа шеи под рукой, удивление, недоумение… и любовь, любовь даже сквозь агонию, которой так долго не было конца.
— Нет, — выговорил Прэйир хрипло, сжимая раненую руку в кулак так сильно, что шов на ней едва не лопнул. — Нет, никогда не было.
В палатке неожиданно стало слишком душно, слишком темно от теней прошлого, которые окружили его и тянули к нему свои дымные пальцы, заглядывая в глаза и спрашивая его, снова и снова: «Жалеешь ли ты, жалеешь ли, жалеешь ли, помнишь ли ты ее, вспоминаешь ли ты?..» — и он оттолкнул полукровку прочь и вышел на свежий воздух.
Глава 10
Шербера осторожно положила кинжал на ложе и поднялась. Ее потряхивало от собственной дерзости, от того, что она собиралась сделать, но одновременно она понимала, что сможет сделать это только здесь. В палатке мага, посреди лагеря, такого непривычно тихого к утру, после ночи, полной пьяных голосов и смеха чужих мужчин, обменивающихся шутками о женщинах, которыми они владели, и битвах, в которых они побеждали.
В палатке была сейчас только одна она. Номариам, человек с золотыми волосами и серебряными глазами, с которым она должна была связаться этой ночью, еще не вернулся от фрейле, и Шербера, не получив прямого указания, все еще думала, стоит ли ей ложиться спать или все-таки дождаться его.
В задумчивости ходила она по палатке и перебирала одну за другой вещи мага, держала их в руках, ощущала ладонями тепло магии и ее холод, жгучую злость и мягкую доброту. Номариам определенно был одним из сильнейших магов войска. Даже его одежда была пропитана магией, даже пламя факелов здесь горело как-то особенно ровно и, кажется, отливало золотым.
Шербера наткнулась на меч случайно. Она перебирала красивые ткани — праздничную одежду мага, надеваемую в дни Инифри — первый снег, первую траву и первый плод — удивляясь необычным, ярким синим и зеленым расцветками, когда неожиданно заметила между складок ткани афатр. Холодный серый камень, меч мага, который, почувствовав родство с ее коротким кинжалом, засветился черным светом, словно предупреждая ее.
Но Шербера не собиралась убивать этим мечом. Несколько мгновений она просто вглядывалась в узоры на каменном клинке, потом со вздохом снова накрыла его тканью и отошла. Акрай негоже брать в руки оружие — чужое оружие, у которого есть сильный хозяин. И все же любопытство пересилило, и она решилась.
Она выглянула из палатки, но Номариама видно не было. Лагерь спал, воины храпели у костров, испускающих последнее издыхание, и только чуть поодаль, у стены, горел бессонный огонь, освещающий лица караульных.
Где-то там должны были быть Фир и Прэйир.
Ее сердце заныло при мысли о последнем. Она прибежала в палатку Олдина сразу же, как закончилась битва, готовая поделиться магией с тем, кто сражался за нее и был ранен, но Прэйир едва ли посмотрел в ее сторону и процедил сквозь зубы, что помощь акрай ему от этих ран не нужна.
— Лучше помоги другим раненым, — сказал он, пока Олдин отдавал лекарками указания и готовил горячую воду и иглу, чтобы зашивать его рану. — Вон их сколько в
