рядом, не знаю, откуда бы я взяла столько уверенности.
Представить Николь иной, чем сейчас – очаровательной и самоуверенной – оказалось Элейн не под силу.
– Твоя сестра, видимо, много для тебя значит.
Радость на лице Николь поблекла.
– Да, и я очень хочу, чтобы она поскорее вернулась. И папа, и брат. – Ее прозрачные голубые глаза сверкнули, как льдинки. – Когда мы победим бошей и война закончится.
* * *
Когда Николь и Элейн добрались до квартиры на улице Алжери, их уже ждали Дениз, Жозетта и Этьен. При виде Элейн в тюрбане и с ярко-красными губами Этьен вопросительно приподнял бровь.
– За нами погнался немецкий офицер, но мы сбежали от него через трабуль, – пояснила она, с трудом подавив порыв тут же стереть помаду. Вместо этого она поставила корзинку на стол и только тогда поняла, что рука онемела от усталости.
Этьен нахмурился.
– Ой, не суетись, – махнула рукой Николь, предупреждая возможную реакцию. – Мы добавили несколько стилистических акцентов, чтобы нас не опознали, и скрылись через другую дверь. Нет причин для беспокойства.
Этьен стиснул челюсти.
– Мне нужно поговорить с Элейн.
Та кивнула, обрадованная, что возможность представилась так скоро.
– Тогда пошли на кухню.
Она удивилась, что он так быстро откликнулся на ее послание, но в любом случае была благодарна. Особенно после того, что ей удалось вытащить из Николь.
Они уединились на кухне, и Элейн закрыла за ними дверь.
– Мы должны придумать, как еще мы можем помочь Жозефу. Дело зашло слишком далеко. И я хочу участвовать в его освобождении.
Этьен уставился на Элейн тяжелым взглядом.
– Только не говори, что ничего нельзя сделать. – В ее голосе прорезались высокие раздраженные нотки. – У нас есть взрывчатка, – заговорила она тише, зная, что у всех стен во Франции есть уши. – Нас окружают женщины и мужчины, которые стремятся помочь друг другу. У нас есть все, включая поддержку Британии. Должно быть еще что-то, что я могу сделать.
Этьен сглотнул, и тут терпение Элейн лопнуло, потому что ей в голову хлынул поток «вдруг». Вдруг они опоздают? Вдруг Жозеф умрет прежде, чем они освободят его? Вдруг она никогда больше его не увидит? В ярости она ударила ладонью по столу с такой силой, что заболело плечо, а руку обожгло, как кипятком.
– Скажи что-нибудь, но не смей уговаривать потерпеть еще немного! Не хочу этого слышать! Никогда больше!
– Он уже не в тюрьме с сегодняшнего дня.
Этьен запустил пятерню в волосы, взъерошив аккуратно зачесанные пряди. Подобное заявление должно было принести облегчение, но в темных глазах Этьена сквозила такая беспомощность, что Элейн, наоборот, насторожилась еще больше.
– И где он теперь?
Этьен с силой провел рукой по лицу, сжимая кожу, и бессильно уронил руку на стол.
– Нам сообщили, что его увезли вместе с багажом, – невнятно выговорил он.
Элейн потрясла головой.
– С каким багажом? Что это значит?
Этьен заморгал, словно внезапно обнаружил, что не один в комнате.
– В Монлюке, если тебя увозят с багажом, это значит, что тебя везут в трудовой лагерь. А если без багажа, это значит…
– Смерть, – договорила Элейн за него.
Это слово повисло между ними в воздухе, как живое, беспокойное и ядовитое существо.
– Значит, его отправили в трудовой лагерь? – с облегчением переспросила Элейн. – Тогда не все так плохо. Я могу посылать ему еду и…
– Туда не сможешь. Это лагерь другого сорта, Элейн. Не для пленных французских солдат, а для тех, кто активно сопротивлялся немецкому режиму.
Элейн вся заледенела.
– Что ты такое говоришь…
– Мы не можем ему помочь.
Слезы выступили у нее на глазах, тюрбан вдруг невыносимо сдавил голову, тяжелый, как камень. Как смехотворно, должно быть, она сейчас выглядит, с намазанными губами и модной тряпкой на голове, настоящий клоун, которому только что сообщили худшую новость в его жизни.
А она так и не написала Жозефу, как сожалеет обо всем, как любит его.
Перед глазами Элейн все расплылось от слез. Этьен подался к ней вперед, но она отшатнулась.
– Ты просил довериться тебе, – хрипло прошептала она.
Несколько прядей упали Этьену на лоб, и он с рычанием откинул их назад.
– Я думал, нам удастся его освободить.
Элейн заметила на комоде несколько листков бумаги, и ей в голову пришла отчаянная идея.
– Нужно отправить Жозефу письмо.
– Но я не знаю…
Она стремительно развернулась к нему лицом.
– Ты обещал его вытащить. Делай, что хочешь, но доставь ему это письмо.
Она дернула верхний ящик комода в поисках ручки – ничего. Во втором – пусто.
Вдруг ручка возникла перед ее глазами – ее протягивал Этьен.
– Только покороче, – предупредил он.
Трясущимися руками Элейн оторвала уголок от листа и написала самое главное:
«Дорогой Жозеф!
Я жалею обо всем, что наговорила. Я всегда буду любить тебя.
Элен»
Эти драгоценные слова как раз уместились на обрывке. Элейн сложила его вчетверо, взгляд ей застили слезы. Протянув записку Этьену, она поймала его взгляд.
– Не подведи меня.
Он кивнул, но по тревожному выражению его лица было понятно – он снова боится потерпеть неудачу.
Глава девятая
Ава
За дни, пока Ава ждала от Джеймса новостей о соседе, беспокойство раздражило ее нервы настолько, что, когда наступил день встречи в «Кафе а бразилейра» в районе Шиаду, она приехала сильно загодя. И вместо того, чтобы просто сидеть и ждать в кафе, роскошно оформленном в песчаных, алых и золотых тонах, с начищенной до блеска медной фурнитурой и мраморным полом в черно-белую шашечку, Ава подошла к длинному деревянному прилавку и заказала им с Джеймсом кофе.
За время, проведенное в Лиссабоне, Ава оценила эффект крошечной чашечки крепкого кофе, и пила его не только утром, но и, следуя местному обычаю, днем.
Получив блюдца и чашечки, она уселась на стул с высокой спинкой так, чтобы видеть дверь, и щедро насыпала сахар в свой bica. В том, как привольно водопад белых гранул тонул в карамельного цвета пене, Аве почудилось что-то порочное, распущенное. Она все еще не привыкла, что в Лиссабоне не нужно следить за тем, сколько кофе ты пьешь и сколько сахара в него кладешь. В витринах кондитерских рядами стояла выпечка, обильно посыпанная белыми сахаринками или увенчанная блестящей глазурью.
Заметив возникшую в дверях высокую подтянутую фигуру, Ава выпрямилась на своем стуле, забыв про кофе, и смотрела, не отрывая взгляда, на приближавшегося Джеймса. Оказавшись у столика, он двумя пальцами снял шляпу, положил на свободный стул, а сам уселся напротив
