Она была просто рада, что все закончилось и ей больше не нужно было жить с этим страхом. Она любила тебя, и ей так повезло, что ты ответил ей взаимностью.
Роман усмехается и поднимает голову, его мертвые глаза задерживаются на мне.
— Любить меня и моих братьев — значит жить в страхе, а быть любимой в ответ означает верную смерть. Это то, чего ты хочешь? Потому что именно так все и закончится. Ты будешь там же, где и она.
Я качаю головой, зная, что в нем говорят страх и горе, хотя на каком-то уровне я думаю, что это может быть правдой.
— Со мной этого не случится, — говорю я ему, моя уверенность в братьях не знает границ. — Ты и твои братья этого не допустят. Ты собираешься свергнуть своего отца и, наконец, положить этому конец. Мы собираемся найти твоего сына, и ты проживешь еще миллион лет, правя этим миром и воспитывая своего сына гордым, честным человеком, таким же, как ты и твои братья. Фелисити, возможно, больше нет, как и многих других невинных жизней, унесенных этой войной, но у тебя есть возможность восстать. Теперь это твоя игра, и твой отец — всего лишь пешка, которой ты играешь. Наслаждайся этим, Роман. Отомсти и заставь его заплатить за все.
В глубине его глаз вспыхивает огонь, и он обвивает меня, хватая бутылку виски со стойки бара, прежде чем сделать шаг назад, ни разу не отведя от меня взгляда. Он долго удерживает мой взгляд, поднося бутылку виски к губам, и после того, как опрокидывает глоток в себя, огонь разгорается немного ярче. Роман снова подходит ко мне и обхватывает рукой мой затылок, прежде чем притянуть меня к себе. Я ощущаю его запах повсюду вокруг себя, его вызывающий привыкание аромат, как укол прямо в сердце, когда он крепко обнимает меня, а затем, когда я думаю, что все кончено, он крепко и долго целует меня в висок.
Я закрываю глаза, впитывая его прикосновения, а затем, слишком быстро, он отстраняется от меня и выходит из столовой, не сказав больше ни слова.
11
Доктор собирает свои инструменты, пока я смотрю на свою руку со шрамом, рассматривая новую повязку, хотя, по крайней мере, эту я наложила сама.
— Спасибо, — говорю я снова, когда она встает со стула, старательно игнорируя тяжелый взгляд Маркуса с другого конца комнаты.
— Конечно, — говорит она, искоса поглядывая на него с плотно сжатыми губами, прежде чем вытащить листок бумаги и подвинуть его ко мне через стол. — И помни, если тебе что-нибудь понадобится… Я имею в виду что угодно, позвони мне, хорошо?
Я натягиваю на себя фальшивую улыбку, внутренне смеясь при мысли о том, что у меня в руках окажется сотовый телефон, чтобы иметь возможность позвонить ей, но, по правде говоря, мне прекрасно живется в этом гребаном мире, и я думаю, она это видит. Она умная женщина, и я оценила ее жест, но достаточно одного взгляда на меня, и она понимает, через какой ад мне пришлось пройти за последние несколько месяцев. Нельзя отрицать, что она знает, кто такой Маркус; весь мир знает. Я просто должна надеяться, что у нее хватит ума держать рот на замке по поводу сегодняшней встречи. Если она знает, что для нее хорошо, она сделает это, и я не имею в виду угрозу. Я искренне надеюсь, что она не выкинет какую-нибудь глупость вроде нападения, чтобы спасти меня. Мне больше не нужен герой. Я сама себе герой.
Я встаю, чтобы проводить ее, и она наклоняется, кладя руку мне на плечо.
— Осторожно, — говорит она. — Не торопись. Твоя рука может быть в онемении еще некоторое время, но действие анестетика начнет ослабевать, и ты можешь испытывать некоторый дискомфорт. Но это не продлится слишком долго.
Кивнув головой, я искренне улыбаюсь ей. Мне нравится этот врач. Она была очень внимательна ко мне и, кажется, действительно заботится. Ее не волновало ворчливое отношение Маркуса, сидящего в другом конце комнаты, и она так же, как и он, старалась заботиться обо мне. Она сделала быстрый тест на беременность, чтобы подстраховаться, прежде чем засунуть эту штуку мне в руку, и пока мы ждали результатов, она осмотрела некоторые мои все еще заживающие раны, хотя мало что могла для них сделать.
Я не знаю, что такого есть в тесте на беременность, что вызывает сильнейшую тревогу, пульсирующую по моим венам, но это были самые долгие три минуты за все время моего пребывания здесь, и это говорит о многом. Я полностью за то, чтобы женщины рожали детей, если это хорошо для них. Я надеюсь, что их маленький комочек радости сделает их самыми счастливыми ублюдками в городе, но это дерьмо не для меня, по крайней мере, пока, и уж точно не тогда, когда я все еще прокладываю свой путь в этом мире. Такая жизнь небезопасна для ребенка, и новорожденный сын Романа — тому доказательство. Черт возьми, мы едва можем уследить за ним. Еще один — это глупый шаг.
С еще несколькими оставленными инструкциями по уходу и лекарствами, которые помогут моим заживающим ранам, доктор уходит, и я стою рядом с Маркусом, пока она спускается по парадной лестнице особняка ДеАнджелисов.
— Пожалуйста, не причиняй ей вреда, — бормочу я, моля Бога, чтобы она не услышала мой голос, уносимый ветром. — Она мне нравится.
Маркус прищуривает глаза, и я знаю, что один мой комментарий обезопасит ее, нравится ему это или нет. Его губы сжимаются в тонкую линию.
— Она слишком самоуверенна, — бормочет он.
— Я знаю, — смеюсь я, беря его под руку и кладя голову ему на плечо. — Это то, что мне в ней нравится. Ты хоть представляешь, как приятно наблюдать, как другие люди разговаривают с вами троими, не боясь? Это самая забавная вещь, которую я когда-либо видела.
Он качает головой.
— Это только доказывает, насколько она глупа.
Я закатываю глаза, когда она садится в свою машину и поспешно уезжает. Я уверена, что она не закрыла глаза на тот факт, что ее жизнь была бы в непосредственной опасности, если бы она перешла границы дозволенного. Держу пари, она сидит в этой машине с трясущимися руками на руле и пот стекает ей под задницу.
— Она не глупая, — говорю я ему, отстраняясь от его руки, когда доктор исчезает на длинной подъездной дорожке. — Она просто
