– Любопытный пацан, – почти сразу раздаётся низкий с лёгкой хрипотцой голос Драгоша. – Что скажешь, птичка, дала бы такому?
Стиснув зубы, отчаянно гадаю, что мне ответить и как себя вести, чтобы не выдать свой мандраж при виде идущего в нашу сторону Князева.
– Тебе не кажется, что вопрос не по адресу? У давалок своих спрашивай.
– А есть разница? – хмыкает Золотарёв, щелчком стряхивая пепел в окно. Лёгкое эхо укора метко поддевает сжатые паникой эмоции. Да пусть хоть ядом изойдёт, сейчас не до него.
Пашка, олень тупоголовый! Куда ж ты прёшь?!
Князеву, естественно, мой крик души, что опера глухому. Сомнений никаких – этот раздолбай лениво, но целенаправленно движется к нашей машине.
Он делает шаг – а я сползаю, вдавливаясь в спинку кресла. Ещё шаг – и воздух раскалённой спицей прожигает горло. Я сжимаю пальцы до слышного хруста, загоняя внутрь себя непреодолимое желание толи выругаться, то ли застонать, и, запоздало осознав, как это должно смотреться со стороны, испуганно таращусь в зеркало заднего вида. Недостаточно быстро, чтобы перехватить взгляд мужа, но его ликующей ухмылки хватает за глаза. Буря не за горами.
– Здарова, огоньком не поделишься?
Чёрт!
Зажмурив глаза, несколько секунд пытаюсь прийти в себя, а когда открываю их вновь, вижу, как перед самым носом Драгоша взад-вперёд раскачивается висящая на кожаном шнурке золотая половинка сердца. И его зрачки как завороженные вторят мерному движению: туда-сюда... туда-сюда...
Нужно быть круглым дураком, чтобы не сопоставить схожесть кулонов и мою реакцию на приближающегося паренька. А Золоторёв кто угодно, только не дурак.
– Держи, – оскалу, растянувшему губы мужа, позавидует любой из его псов. Но Князев точно рождён в рубашке, раз именно этот момент выбрал один из перебравших подростков, чтобы выплеснуть содержимое желудка себе под ноги. Остальные, решив не бросать товарища в беде, дружно потянулись за телефонами, дабы пополнить архивы Ютуба очередным "угарным" видеороликом.
Махать кулаками на публику ни один цыган в здравом уме не станет. Самое страшное для рома получить тюремный срок, это ж полное погружение в нечистый мир гаджо! Те сородичи, что не брезгуют преступать закон в основном специализируются на мелких правонарушениях, за которые редко грозит тюрьма, а если уж попался на чём-то серьёзном, то на выручку собрата община не пожалеет ни усилий не средств. Вряд ли Драгоша настолько припёрло, чтобы учинить расправу при десятках свидетелей. Да и причину потасовки он едва ли сможет объяснить, минуя риск прославиться рогоносцем.
Впрочем, выдохнуть я поторопилась. Вернув зажигалку, Князев зачем-то забирается в здание ДК, ловко перемахивая через оконный проём.
– Пошли, – голос мужа звучит спокойно и тихо, но усиленный новым приступом паники сотрясает ознобом до мозга костей. Он выходит первым. Обойдя машину, грубым рывком выдирает упирающуюся меня из салона. Несколько мгновений я продолжаю судорожно цепляться за его напряжённые плечи, пытаясь обрести равновесие, и заворожено слежу, как на широких скулах недобро играют желваки.
Похоже, дело дрянь.
– Не надо. Поехали домой! – моё отчаянье, вылившись в тонкий писк, неприятно режет уши. Зато ухмылка Драгоша буквально сочится злорадством. Это очень-очень прискорбно, но, что бы я ни выкинула, он уже не отступит. И память невольно подбрасывает расхожее утверждение, будто если питбуль во что-то вцепился, то его челюсти уже невозможно разжать. Так вот Золотарёв недаром души не чает в своих псах – он и сам такой же. Не пощадит, хоть подыхай хоть бейся.
– Что ж я жену не провожу на свидание?
Острить изволит. Умереть как смешно! Обхохочешься, да.
– Зато на свои свидания без сопровождения ходишь.
– А ты так хочешь быть третьей? – хриплый голос мгновенно трансформируется из злого в угрюмый. – Не проблема.
Бросаю взгляд на мужа, откровенно содрогаясь от решительного выражения его лица. Чёрт подери, он не шутит. Не шутит! Неожиданное открытие жжёт больнее, чем близость с ним и отцовский ремень вместе взятые; бьёт током по шее, где кожа соприкасается с удерживающими меня за шиворот пальцами; гнёт что-то внутри между рёбер – наверное, именно то, что принято называть внутренним стержнем. Вот скотство, тошно-то как.
– Пусти, сама пойду, – то ли разозлившись, то ли испугавшись своей реакции, резко сбрасываю его руку.
Игнорируя мой протест, Драгош снова сгребает ворот тонкой блузки и чуть ли не волоком тащит за собой. Сопротивляться такому напору всё равно, что плевать против ветра – вернётся, рад не будешь. Я просто шагаю рядом, благодарно принимая заполнивший голову туман. Каждое действие совершаемое телом до заторможенного сознания доходит спустя пару секунд, а вся неотвратимость грядущей разборки полностью осознаётся, лишь преодолев две трети гулкого коридора на пути к одной из комнат, куда песней Сирены нас ведёт Пашин свист. Довольно весёлый надо признать. Похоже, у кого-то проблемы с интуицией, причём проблемы настолько грандиозные, что застаём мы его с расстёгнутой ширинкой.
Князев так поглощён процессом избавления от излишков выпитого пива, что появление посторонних успешно проскакивает мимо его внимания. Стоя к нам боком, парень продолжает справлять нужду, бодро высвистывая незамысловатый мотив и совершенно не подозревая, что собственный ангел хранитель то ли выбил себе отпуск, то ли такой же лоботряс как и сам подопечный.
Разглядывать чужое достоинство, да ещё и под уничтожающим взглядом мужа удовольствие сомнительное, но отвернуться мне не даёт его же вцепившаяся в шиворот рука. Тут лишний раз шевельнутся страшно, так сильно впивается в горло воротник блузы. Хоть бы пуговица оторвалась, прежде чем я сомлею от удушья.
– Хорош чирикать, дятел, – вдоволь насладившись моим смущением, Драгош переключает внимание на Князева. – Зачехляй пипетку.
Повернувшись на звук, тот только и успевает, что возмутиться:
– Какого хрена?!
Можно с точностью до секунды определить, в какой момент в покрасневшей от смеси стыда и удушья девице Пашка признает меня. Не ожидал. Правая рука, которой он придерживает хозяйство, дёрнувшись синхронно с кадыком, направляет вмиг поникшую струю на некогда белые кеды.
– Её ждёшь? – Подстёгнутая грубым толчком, пуговица всё-таки отрывается и я, удивлённо округлив глаза, лечу вместе с ней под ноги к "писающему мальчику". Хоть в лужу руками не угодила, и на том спасибо. Но, прежде чем боль обожжёт разодранные ладони, Драгош с не меньшей яростью отшвыривает меня к окну. – Увиделись? Теперь прощайтесь. – Времени пока шок в льдистых глазах Князева сменяется бешенством, а я, зажимая рукой ушибленный локоть, уползаю под подоконник, Золотарёву более чем достаточно, чтобы стянуть с себя сковывающую движения толстовку и, дьявольски ухмыляясь поманить противника пальцем. – Ну что, герой-любовник, насмерть или зассал?
Вопрос, естественно, риторический. Алчная, первобытная жажда мести так и хлещет каждой буквой процеженной меж сцепленных зубов. Зассал Пашка или нет, отсюда он выйдет только в случае победы.
