Книга Вот это жизнь! - Михаил Леккор

Небольшой листок хорошей бумаги (для того времени) перекочевал из руки в руки, как ценное секретное донесение какого немца, или как приличная взятка в ведомстве ключаря Петра.

Дмитрий кинул взгляд на развернутый листок. Там было написана одна небольшая строчка изящным Дашиным почерком: «Приходи, милый, я очень буду ждать».

Вот ведь как! Этого было достаточно, чтобы пойти, не раздумывая. Дмитрий задавил малодушный крик души о возможной засаде в особняке, кровавых побоях и других малоприятных действиях. Убрал оружие на положенные ему места портупеи. Кивнул одобрительно:

— Коли зовете, так ведите, я согласен.

Его действительно неспешно повели. Окружили со всех сторон, но не как пойманного пленника, а, скорее, как ценного гостя, которого надо тщательно охранять и беречь, почетно ведя на виду у всех.

В усадьбе сразу повели в кабинет князя. Там оказался не только князь Александр Никитич, но и его дочь. Разговор у них был серьезный и важный, судя по сосредоточенным лицам, но Дмитрию они обрадовались. Причем оба. А отец-то что?

Сын боярский почувствовал, как его сердце забилось с жуткими перебоями. Неужели отец незабвенной Даши отдаст за него ее замуж? Признаки того, что ему собираются дать от ворот поворот, кажется, не наблюдаются? Иначе бы просто избили холопы у ворот хорошенечко и отправили с пожеланием забыть и усадьбу и девушку. А то и чего хуже.

И, действительно, князь распахнул дружеские объятия, совершенно не чинясь.

— Спасибо, Дмитрий Свет-Александрович, помог ты мне, очень помог, — огорошил он его непонятным известием. Пока тот, открыто любуясь, глядел на могучего сына боярского, похлопывая по широким плечам, Дмитрий никак не мог понять, чем он мог помочь достаточно влиятельному и богатому князю. Вдруг тот нечаянно ошибся и, как только это всплывет, его спустят с крыльца. А там ступенек двадцать, не меньше, шлепнешься, не встанешь.

Даша ничего не сказала, но так ему улыбнулась, что этого было достаточно и не надо было никаких приветливых речей. Любит? Очень любит и привечает!

Между тем Хилков неспешно объяснил и Дмитрий, узнав мелкие детали, сильно удивился. Оказывается, именно князь и был тем человеком, который провинился в глазах царя из-за уменьшения производства пороха.

А он, ха-ха, вздумал делиться с Петром своими чаяниями и желанием жениться на княжеской дочери! Как его царь при встрече не отлупил ненароком!

— Озлился государь, ох, как озлился, — с чувством сказал князь, продолжая мысль Дмитрия, — он и так к нам, старомосковским дворянам, относится плохо. А тут еще казенная пороховая мельница подвела. Я-то что сделаю, если волей Господней воды в Яузе убыло? А он приказал посадить в тяжелые кандалы да в сыру тюрьму, чтобы помучился напоследок, а назавтрева просто расстрелять. На это де пороха хватит.

— Ох! — вскрикнула Даша. Подробности этой части отцовой жизни она еще не знала и вряд ли бы, кабы не Дмитрий, узнала.

Князь поздно понял, что сказал лишнего при дочери. И без того ее жизнь печальная, а он лишь горести ей добавляет.

— Вот же я, — мягко сказал он, — живой и здоровый. Все же хорошо стало, ты не печалься, горести уже в прошлом. Простил государь совсем и даже домой отпустил.

Он настоятельно взял Дашу за руку и с силой повел к двери. Дочери явно очень не хотелось выходить на середине интересного разговора и от ее Дмитрия. Но отец повелительным тоном велел побеспокоиться о пирогах и квасе и выставил за дверь.

— Фу, — прокомментировал он поведение дочери, и продолжил рассказ: — вот так я и просидел всю ночь. Какой там сон, с рассветом расстреляют. И дочь остается одна — одинешенька.

А с рассветом пришел гвардеец и объявил, что вина с меня снята, расстреливать не велено, а велено снять кандалы и отвести к царю.

Пришел к вельможному царю. Петр Алексеевич был утомлен, явно ночью тоже мало спал, но оказался оживленным и ласковым. Сказал, что переговорил со знающим человеком, которому доверяет, как себе. Он говорил то же, что и я, и поэтому он уже верит мне. Благо, тот еще умом остер и знаниями богат.

Велел наскоро спустить запруду с мельницы выше по течению, а наперед углубить дно реки и почистить у Яузы родники и мелкие речки. И в конце самолично налил мне водки в большую золоченную чарку, заставил выпить и чарку подарил.

Князь Александр гордо показал золоченую посудину

Дмитрий, как историк, знал, что в допетровской Руси царский подарок в виде чарки или иной посуды во время пира означал признак большого внимания и благорасположения государя.

Князь не зря сиял. Визит к царю, едва не приведший к расстрелу, окончился царской милостью. И, похоже, будущее у него будет не самым плохим до очередного промаха. Сказал недвусмысленно:

— Последний раз наша семья так была высоко отмечена при первом царе Иоанне (Иване IV Грозном). Почти двести лет тому назад!

Поделиться дальнейшей радостью наедине он больше не успел. Дверь открылась и появилась Даша с чередой ближних слуг, принесших различную посуду, квас в серебряных кувшинах, горячие еще пироги с одурманивающими запахами.

Князь дождался выхода слуг, посмотрел на родимую дочь, понял, что выставить ее больше не получится, опять вздохнул, завершил:

— Попытался я узнать, кто этот верный человек, которому царь Петр Алексеевич так доверяет. Оказывается, гвардеец Преображенского полка Дмитрий Кистенев!

Князь оглянулся на дочь:

— Нас сегодня угостят, али как?

Даша, сидящая с открытым ртом, ойкнула, самолично, не зовя слуг, разлила по братинам квас, обнесла пирогами. За одним слегка прижалась к Дмитрию.

Князь смотрел на такое поведение дочери уже без недовольства. Стерпелся. Снова обратился к Дмитрию:

— Расскажи теперь ты, красный молодец, как карьер у тебя идет? Удачно ли?

Дмитрий, который вроде голодным не был, но при виде и запахе соблазнительной еды враз напенил рот слюной, гордо ответил:

— В карьере жду только самого лучшего. Государь Петр Алексеевич соизволил зачислить меня во второй батальон Преображенского полка. На беседы приглашает, с секретами делится. Обещал произвести в сержанты гвардии, а пока отпустил в полугодичный отпуск по ранению.

— Тебя ранили⁈ — опять ахнула Даша. Он, уже не чинясь от отца, обняла своего любимого, жалея его и опасаясь за жизнь.

— Дважды, — пояснил Дмитрий, — но оба раза легко. Не бойся, княжна, от меня так легко не избавишься. Государь меня выделяет, дает отдохнуть,