она, оказывается, наш дом бросила. Соседка потом мне сказала, когда телят с дома выгоняла. Да ещё, говорят, в Александровку замуж вышла… опять. — И снова заревела, закрывая ладошкой дырку от гвоздя на подоле.
— А ты так соскучилась… по маме? — Галина сама не ожидала, что у неё так ревниво прозвучит этот вопрос. Сам собою вырвался, уже не поймаешь. — Тебе плохо у нас?
Наташа как-то по-взрослому строго взглянула на Галину, отрицательно качнула головой.
— Не соскучилась. Нет… Я хотела её увидеть, рассказать, как можно было жить! Мне даже во сне иногда снится, как мы жили. Как плохо мы жили… — Девчонка прерывисто вздохнула. — Мы родились и жили в этом доме. Мама пила, сколько я помню. С утра куда-то убежит, придёт, уже пахнет от неё вином. А то приходит с мужиками… Меня за двери выставит, на крючок закроется изнутри. Я даже у собаки в конуре ночевала. Потому что она забывала открыть дверь… Летом ещё ничего, а зимой холодно. Но зимой к бабушке убегала часто. Она добрая, в бане меня отмывала. Вшей выводила.
Василий широко открытыми глазами смотрел на свою Наташку, и мурашки по коже холодком. Чтобы не выдать волнения, крепко сжимал руки в кармане куртки, и, будь его воля, снёс бы сейчас полдеревни трактором за то, что все так равнодушно смотрели на этих деток.
Всхлипнув, девочка продолжила рассказывать:
— Бабушка умерла, когда Стёпка уже родился. Нам совсем плохо стало. Стёпке ещё года нету, а у нас еда — одни макароны. Утром, вечером, в обед. Нажарит их целую сковороду и уйдет. Бывало, мамки по три дня нет, мы эти макароны едим. А они засохнут и станут как будто неварёные.
— А с района опека-то эта была у вас? — с ужасом спросила Галина.
— Да, два раза. Один раз нам даже печку растопил водитель, который их привозил. У нас холодно было. А я боялась сама топить. Потому что надо было своровать дрова у соседки.
— Как? Ты ходила воровать сама? — Василий даже поперхнулся.
— Конечно, сама. Она валяется на кровати, просит принести. Я и несу. По два полешка. Она потом встанет и растопит сама печку. А за едой почти каждый день меня отправляла, просить у соседей… — Наташа опустила голову, голос совсем стих, едва слышно звучал. — Последний раз, когда ходили, вода талая по кювету шла. Мы перебирались по досочке, и я Стёпку не удержала на руках, он… — Она виновато замолчала.
— Не рассказывай больше, доченька, сил нет слышать, — взмолилась Галина, прижав к себе бедную беглянку, целуя её в макушку, в лицо, в плечи.
Потемнело лицо, закаменели скулы у Василия. Он не мог даже представить, что такое возможно творить с детьми, с родными детьми. Хорошо, что он не видел и не знает эту пьяную мамку…
И злость, и горе брали от того, что ему раньше не пришла в голову мысль взять детей. Господи, а если бы они утонули в этой грязной вешней канаве? Как бы они с женой потом жили?
— Ну, дом проведала, да и ладно. Поедем домой? А то Стёпка там бабку Филимониху до смерти заиграет со своим лисапедом, — осторожно тронув жену и дочку, пошёл он к машине.
Обняв крепко девчонку, ехала Галина, баюкая потихоньку, успокаивая и девчонку и себя. Растирал грудину Василий, всё ещё тревожно оглядываясь на своих девок. Вот тебе и «привыкли» к маме да папе.
А ещё как-то случай был. Стёпке уж восемь было, Наташка заневестилась. Соседские ребята вечером провожали, до полуночи мотоциклами у палисадника ревели. И вот девчата с парнями в будний день подались в Щукинскую заимку. Бор там вырос отменный, оттуда вся деревня рыжики волочила вёдрами. Василий с Галиной днём на работе, на выходные только хотели за грибами подаваться. Не утерпели дети: Наташа взяла Стёпку с собой, ухажёр на батькином «Урале» девчонку сзади усадил, Стёпку в коляску. Двое других мотоциклистов на ИЖах, девчата с ними. До бора добрались, грибов напластали, обратно ехать, хвать — а Стёпки где-то нет. «Вот только крутился — и нету». — Наташа потом дома рассказывала, захлёбываясь слезами. Кричали-кричали — нет парня! А ветер как раз поднялся, сосны гудят в вершинье, может, где Стёпка и откликался или звал, да разве услышишь? Четверо остались в лесу, а Наташа со своим ухажёром в деревню, за помощью.
А Стёпка пока и не знал, что потерялся. Поднявшись на гребень поросшей сосной сопочки, увидел нетронутый кружок рыжиков. Складешком, как взрослые учили, срезал аккуратно, сразу плотно укрыв грибами дно пластикового лёгкого ведёрка. А рыжики как будто дразнились: приподняв свои кепчонки, задирали краешек хвойного покрывала: вот, мол, мы где. Срезая крепенькое колёсико одно за другим, радовался Стёпка. Молодая сосновая поросль надёжно прятала рыжие семейства, но Стёпке с его ростом как раз было впору пролезть под сосновыми навесами, у самых корней. Попадались и коричневые маслята, но он их не брал, берёг место под рыжики. Вот удивятся отец и мамка, когда увидят его ведро. Спустился ниже, и ведёрко быстро стало наполняться. Вверху лес гудит от ветра, а внизу тишина, благодать. Насобирал ведёрко, подался в сторону, откуда пришёл. Туда-сюда повертелся — горелых сосен, откуда поднялся на сопку, и не видно. Но благо, что запомнил, как отец учил выходить к речке, если заплутал. Покрутил головушкой — и к реке, что с сопки видна была. Пока добрался, солнце уж с зенита спускаться стало. Шёл вниз по течению, как и наказывал когда-то отец. Комары надоедают, лицо саднит, исцарапался весь. Есть хочется, а еды с собой никакой нет. Шипишка по берегу ещё неспелая.
Сереть уж начало, стих ветер, только с реки тянуло холодком. А он всё пробирался и пробирался через кусты, стараясь не терять из виду берег. Грибы давно высыпал, а потом и ведёрко бросил: несподручно, за ветки цепляется. Так и дошёл до летней дойки. Доярки уже садились на машину, собираясь домой. Удивились, глядя на неместного парнишку.
— Ты чей будешь, орёлик? Ой, прицарапался весь! Комары посъели!
— С Новопавловки я. Семёнов. Папка мой на «скорой» ездит, — только и высказал пацан да и разревелся со всей моченьки, хоть и не хотел.
— Моя ты! Как тебя суда-то занесло?
— Грыбы собирал, — всхлипывая, сказал Стёпка.
Водитель подал парнишку на кузов, доярки подхватили. Потом крикнули пастухам, попросили еды. Кто-то принёс из бытовки кружку чая, калач, сахар кусочками. Загудел ЗИЛ — поехали в деревню. Прижался Стёпка к мягким, тёплым дояркам, калач с сахаром съел, чаем больше облился, чем выпил,
