в губы целовал. До того умело, что я, как последняя блядь, ему в рот выстанывала на одной ноте. И забрало меня, да… Сильно, как обещал. Тягуче. В какой-то момент это стало невыносимо, я заерзала в попытке увернуться от его настырной руки.
– Ч-ч-ч. Дай еще немножко погорячить…
– Не могу!
– Перетерпи. Сейчас еще слаще будет.
Я захныкала. Вцепилась пальцами в простынь. Уставилась в его черные глаза. Покровский выглядел совершенно бешеным. Будто действительно не мог с собой справиться. Будто тяга ко мне была выше всего: стыда и данных себе обещаний. Я же понимала, что этот дурак наверняка себя убеждал, что больше со мной ни-ни.
И сорвался. Проиграл этой тяге всухую.
Моргнул. Опустил взгляд туда, где его грубо слепленные пальцы месили нежные складочки. И снова мне в глаза, ошалев, уставившись, сжав поверх трусов член. О-ох! Вот я дурочка. Совсем о его удовольствии позабыла.
– Спусти белье. Дай мне.
Он и так был очень смуглый, а там вообще... И только сочащаяся головка была чуть светлее. Покровский притянул меня за шею к себе. Не хотел, чтобы я смотрела. Или не хотел смотреть сам. Двинул пальцами по сердцевине. Я его ствол сжала. И рукой заработала, как могла. Как почти не умела...
Но, видно, что-то у меня получалось. Ведь Иван от удовольствия, что его прошибало, даже выгнулся и запрокинул голову. Я, наконец, смогла, чуток отстранившись, полюбоваться его реакцией. Была она совершенно неконтролируемой. Он жмурился, он скалился так, что верхняя губа конвульсивно подрагивала. И меня от этой картины уносило снова, несмотря даже на то, что Покровский, забывшись в своем удовольствии, почти прекратил ответные ласки, тупо сжав в пригоршне промежность…
В охватившем нас безумии я меньше всего думала о том, куда он прольется. В итоге Иван перепачкал меня практически полностью. Упал, мокрый как мышь. С волос на лбу капало… Но даже это было приятно. Я кошкой слизывала пот с его висков и кайфовала. И только одна мысль все портила – что я буду делать, если он прямо сейчас уйдет?
А он взял и остался, представляете? Может, что-то про меня поняв. Я уснула в его руках.
Утром проснулась – казалось все сном. Но кровать была разорена, постель в пятнах… Так что в реальности сомневаться не приходилось. Я встала, не включая света, пошла в ванную. Пока вода набиралась, зажгла ароматическую свечу. Не смутило даже то, что ее, скорее всего, купила одна из любовниц Покровского. Мне нужна была передышка, а это какой-никакой релакс.
Лежала в ванне, несколько раз подливая себе горячей воды, пока кожа на пальцах не сморщилась. Не отказывала себе в удовольствии, понимая, что еще даже завтрак готовить рано. Встала-то я с петухами.
Может, зря. Но мне вообще ничего не хотелось больше анализировать. Устала я от этого. Страшно устала. Да и что толку ломать голову над тем, что от меня не зависело? Позитивное мышление – наше все. Было же в случившемся и хорошее! Например… Боги, да я в жизни так не кончала. Никогда. И ни с кем. Я даже не знала, что это может быть так, когда по-настоящему по мужику с ума сходишь.
Так я размышляла. И крем в лицо втирала, который мне Покровский купил, посоветовавшись со стилисткой. А потом перестилала постель. Запускала стирку. И под нос напевая, на две сковородки сразу, чтобы побыстрей, пекла блины.
Когда Покровский проснулся, я почти окончательно успокоилась. Обернулась. Он тоже выглядел вполне обычно. Только немного взъерошенно.
– Доброе утро. Ты рано.
– Решила, что сегодня моя очередь стряпать завтрак.
Я старалась, чтобы мой голос звучал максимально приветливо и нейтрально, не очень-то понимая, почему после всего выбрала именно такой стиль общения. Возможно, подсознательно я рассчитывала показать, что это может быть легко. Что между нами не случилось ничего из ряда вон…
– Блины – это хорошо.
Поддержал меня в этом Иван с бо́льшим воодушевлением, чем это того стоило, потерев ладони. Открыл холодильник и стал метать на стол все, что могло послужить начинкой. Масло, слабосоленую семгу. И клубничный джем. Когда кто-то позвонил в домофон.
– Кого принесло? Открою.
Оказалось, к нам отец Алексей заглянул в гости. Сказать, что я удивилась – ничего не сказать. Это было впервые на моей памяти.
– Навестить. И вот… передать, что приход собрал.
Нырнув рукой в складки рясы, выудил пухлый конверт.
– Ну, что вы… Зачем? – растерялась я.
– Вот да, отец Алексей. Что это ты придумал? Разве я не обеспечу девочку всем необходимым?
Отца Алексея в наши края направили сразу после семинарии. В то время я была совсем ребенком, и бабуля еще таскала меня за собой в церковь. Так что знала я его очень хорошо. Но как Покровский, конечно, тыкать ему не смела.
– Так люди ж от чистого сердца.
– Не выдумывай. Давай лучше за стол садись. Мы как раз собирались завтракать.
– Ох, Мария. Хозяюшка! Повезло тебе, Иван.
– Да мне что? Это Игорю…
Ну… Чего-то такого я и ждала.
– Царствие ему небесное, – перекрестился отец Алексей и быстро-быстро застрочил поминальную: – Упокои, Господи, душу усопшего раба твоего Игоря... – я в смятении потупилась и увидела, что Иван подошел к столу, чтобы присоединиться к молитве. В ушах зашумела кровь. Подкатили слезы. Но это были вовсе не слезы раскаявшейся грешницы. Я не чувствовала себя виноватой. Был Игорь жив – я была ему верна. Да и Ивану себя винить не в чем. Так почему он этого не понимал? И сейчас, когда батюшка повторял: – Прости ему вся согрешения его, вольные и невольные, и даруй ему царствие небесное, – сжимал кулаки и кадыком дергал, будто сглатывая слезы, которых даже сейчас не мог себе позволить. – Аминь.
– Может быть, кофе, отец Алексей? Или чай?
– Да только воды ты мне, Мария, и можешь предложить. Блины-то, поди, на молоке, да с яйцами? А у меня постный день.
– Как же быть? Тосты будете? С джемом.
– Чаю выпью и пойду. Еще дел невпроворот. Два отпевания сегодня. Дед Клим помер. И еще кто-то с Вишневой. Иван, а ты чего такой смурной? – вдруг сменил тему отец Алексей, шумно пригубляя из только что поставленной перед ним чашки.
– Тоска заела. Ты никак Пушкина забыл? Унылая пора, – хмыкнул Покровский, задумчиво глядя в окно.
– Я-то не забыл. А ты и не
