над Господом. Но за семнадцать лет пребывания в Англии ее королева пришла к решению не ожидать лучшего от англичан. Они не являлись ее народом и никогда им не станут. Они являлись ее подданными, ее и Генри, и Маргарита никогда не должна позволить им уступить этому мерзкому мальчишке, чванливому юнцу, осмелившемуся объявить себя Его Монаршей Милостью, королем Эдвардом, четвертым, носящим это имя со времен Завоевания.
Она наклонилась пригладить одеяла, укрывавшие ее сына. Вокруг его рта налипли, рассеявшись, крошки, и Маргарита улыбнулась, глядя на них, понимая, что, если прикоснется к мальчику, ощутит липкость от марципана на детской щеке. По настоянию принца сладости сопровождали того в кровать. Он твердо знал, чего хотел, ее Эдуард, и даже в семилетнем возрасте осознавал, что никогда не было свойственно Генри, обязанность обрести желаемое. Слабый ничего не получит. Не в этом мире. Позволим другим довольствоваться наградами будущего. Маргарита не из таких. Благодаря милости Божьей и ее личной решительности, Эдуард также подобным не станет. В спальне, которую уступил им аббат Коттингхэм, спал ее муж. Можно было расслышать тихий ритмичный храп. Словно на расстоянии всего двадцати миль к югу от Йорка сейчас не шла битва, та, которая решит все.
Прошло каких-то три месяца после событий в замке Сандл. Как Йорку удалось повернуть колесо фортуны в течение столь короткого отрезка времени? В день, когда Маргарита сдерживала свою лошадь у Миклгейтской заставы, действительно верилось, что, как утверждал Клиффорд, война выиграна. Тем не менее, не миновало и двух месяцев, а Эдвард Йорк ухитрился устроить так, чтобы мятежная лондонская чернь и горстка неверной знати предложили ему корону, а сегодня бросил вызов ее войску при Таутоне. Сомерсет назвал это итоговым броском костей. Данная фраза никак не могла прийтись Маргарите по вкусу, - она никогда не питала интереса к азартным играм.
Королева осознавала, - грубой ошибкой стала сдача Лондона Эдварду Йорку по настолько дешевой цене. Ее лицо вспыхивало всякий раз при мысли о шумных приветствиях, услышанных им от целого света, словно Эдвард только что освободил Иерусалим от неверных. Позволить лондонцам перепутать въезд в столицу девятнадцатилетнего завсегдатая игорного дома со Вторым пришествием Господа Иисуса Христа! Лондонские мерзавцы! Временами Маргарита считала все свои сложности с английскими подданными, - вскормленными Лондоном.
По слухам, четыре тысячи человек собралось на холоде поля Святого Джона в то воскресенье. Бойкий на язык брак Уорвика, епископ Эксетерский, агитировал толпу с изяществом профессионального оратора. Вскоре он заставил их кричать, указывая на разрыв Ланкастерами Договора о Согласии развязыванием бойни в замке Сандл, утверждая, что не отыщется человека, обладающего большими правами на корону, чем Эдвард Йорк, истинный английский монарх и полководец, спасший Лондон от опасностей огня и меча. Маргарита поражалась, как ему удалось не включить в список наводнение и голод, цинично подсчитывая, сколько людей Уорвика было расставлено в сутолоке для разжигания воодушевления среди населения. Двумя днями позже Уорвик повел делегацию знати и духовенства в замок Байнард, - официально умолять Эдварда Йорка принять английскую корону. Спустя несколько часов Эдвард был встречен бурным ликованием в Вестминстерском зале, где менее, чем за пять месяцев до того, стоял его отец и выдвигал сходные с сыновними требования в смущенной тишине.
В этом и заключалось опасное отличие между ними, по мрачному мнению Маргариты. Причина, по которой сын показал себя более угрожающим, нежели его родитель. Герцог Йорк не являлся человеком, способным разжечь страсть в своих последователях, вызвать чувство мощнее восхищения. Несмотря на чистосердечность своей природы или, быть может, из-за нее, у герцога не обнаружилось личной смелости к захвату города, проявившейся у его сына.
Как нелепо было то, что сама особенность, в ее глазах весомо говорящая против Эдварда, должна была обернуться с его стороны в многообещающее преимущество... его юность. Сначала Маргарита рассматривала его в качестве придатка тела Уорвика, - руки, которую следует отрубить, прежде чем она совершит успешный выпад. Королева пребывала в уверенности - падет Уорвик, следом за ним падет Эдвард, более не способный выживать независимо от него, как не может рука существовать без тела.
Как бы то ни было, но победу при Мортимер-Кроссе одержал Эдвард, а не Уорвик. Оба принадлежали к эпохе, когда все мужчины их класса изучали воинское искусство с раннего детства, когда ожидалось, что некоторые проявят себя учениками способнее, нежели другие. Только ее проклятой неудаче стоит приписать раскрытие Эдварда Йорка как именно такого человека, с природной склонностью к командованию и военным подвигам.
Больше всего тревожило Маргариту в юном герцоге Йоркском, сейчас провозгласившем себя королем, его умение представать соблазнителем также легко, как и солдатом. Он взял Лондон улыбкой в равной мере, а не только мечом... что никогда бы не оказалось по силам его отцу.
Сомерсет считал Эдварда опасным противником на поле брани. Но он оставался убежденным, - в политических водах тот являлся жертвой Уорвика, весьма этим довольной марионеткой в вечных поисках наслаждения в руках своего стремящегося к власти кузена. Сомерсет часто напоминал Маргарите, сам Уорвик имел мало равных себе в игре соблазнения толпы. Все Невиллы приводили в бешенство семейным талантом играть на чувствах простых и доверчивых, а этот Эдвард Йорк наполовину был Невиллом, помимо всего прочего. Почему же госпожа должна удивляться доказательствам его искусства, стоящего на одном уровне с родственниками, проявлявшегося в сомнительных маневрах подстрекательства?
Воспоминание о презрении Сомерсета вызвало улыбку у Маргариты. Она промелькнула на губах, но не задержалась. Королева попыталась вспомнить последний раз, когда встречалась с Эдвардом Йорком лицом к лицу. Она решила, что это произошло в процессе знаменитого фарса, названного днем Любви, три года назад, когда по настоянию Генри и Палаты общин, йоркисты и ланкастерцы собрались послушать торжественную примирительную мессу в соборе святого Павла. Эдварду было... Маргарита быстро подсчитала... шестнадцать лет, он уже обогнал в росте большинство взрослых людей и хорошо сознавал собственное очарование. Симпатичный паренек.
Маргарита закусила губу, сплюнув комочек желтоватого губного красителя. Да, посади его верхом на белого скакуна в позолоченных доспехах, сияющих словно заполированный до зеркального блеска волнами причал, и в еще более мощных латах юности и здоровья, и она способна понять,
