который, естественно, не было денег.
Добравшись наконец-то до Лериной палаты, Новоковский постучал и, не получив ответа, осторожно открыл дверь и увидел довольно любопытную сцену. Все женщины (которых вместе с Лерой в палате было пять) расположись около Лериной кровати, кто на стульях, а кто и прямо на тумбочках, а сама Лера, поджав ноги по-турецки, раскладывала прямо на кровати карты Таро. Все были настолько захвачены этим увлекательным занятием, что не обратили на вошедшего мужчину никакого внимания. Новоковский не подозревал в Лере таланта к гаданию. Сам он, как и полагается серьезному здравомыслящему человеку, да еще и сотруднику прокуратуры, ни в какие гадания и вообще ни в какую мистику не верил и считал всё это глупыми выдумками, но прерывать женщин в их невинных развлечениях не стал. Он так и остановился у дверей и начал рассматривать палату, в ожидании, пока дамы сами его заметят. Длинная и узкая, вытянутая, как гроб, палата с ее выгоревшими пожухлыми обоями, провалившимся местами паркетом и убогой мебелью, находилась в том же плачевном состоянии, что и вся больница в целом. Впрочем, были в ней так называемые «остатки прежней роскоши», сохранившиеся с «царских» времен: сквозь огромное арочное окно в стене напротив входа вливались волны солнечного света, а на потолке красовалась великолепная старинная лепнина.
– А это что значит? – спрашивала тем временем соседка Леры, тыкая пальцем в какую-то карту на кровати.
– А это карта из масти Кубков, и означает она мечты, то есть что ты мечтаешь о встрече с ним, – важно поясняла Лера.
– Ну и что? Есть хоть какая-то надежда на встречу? – нетерпеливо спросила «клиентка».
– Почему нет, конечно есть! – обнадежила ее Лера.
Новоковский с минуту слушал «весь этот бред», надеясь, что его наконец-то заметят, но девушкам было не до него. Они внимательно рассматривали каждую выпавшую карту и с энтузиазмом ее обсуждали. Сергей Александрович, впрочем, был рад уже и тому, что Лера, видимо, пришла в себя и была в хорошем настроении. По дороге сюда он опасался худшего: он думал застать Леру в смятении, в отчаянии, боялся, что она вообще не захочет или просто будет не в состоянии с ним разговаривать. Но всё, похоже, было не так уж плохо.
Наконец Новоковский не выдержал, громко прокашлялся, чтобы привлечь к себе внимание, и когда все головы повернулись к нему, поздоровался и прошел к Лериной кровати, которая стояла в самой глубине палаты, прямо у высокого окна. Остальные обитательницы палаты сразу всё поняли и разошлись по своим койкам, а потом одна за другой потянулись из палаты в коридор.
К своему удовлетворению, Новоковский отметил, что Лера выглядит совсем неплохо. Синяки и другие следы от побоев почти прошли, и даже лицо, хоть и несколько бледное, было свежим и почти здоровым. Кажется, Лера и вправду неплохо восстановилась в больнице. Новоковский слышал от Жени, что Леру здесь очень жалеют и от всей души пытаются ей помочь. Кроме обычных процедур Лера еще занималась с психологом, и его старания, видимо, не прошли понапрасну. На лице и в глазах Леры больше не было страха, отчаяния и того затравленного выражения, которое Новоковский не раз замечал у нее прежде.
Новоковский порадовался этим переменам – он понял, что Лера сейчас вполне адекватна и с ней можно обсуждать любые проблемы. Впрочем, он до сих пор так и не разрешил для себя один вопрос, который беспокоил его всю дорогу: говорить или не говорить с Лерой о выкидыше? Нужны ли ей сейчас его соболезнования? Вдруг они только вызовут у нее раздражение? Если же, напротив, он совсем об этом ничего не скажет, не обидит ли он Леру своим равнодушием, не станет ли в ее глазах каким-то бесчувственным формалистом? Это всё были женские дела и тонкости женской психологии, в которой Новоковский мало что смыслил.
Поэтому для начала Сергей Александрович поинтересовался здоровьем Леры вообще. Та отвечала односложно, в том смысле, что всё более-менее, могло быть и хуже. Новоковский не стал углубляться в эту опасную тему и перешел прямо к цели своего визита. Он достал из портфеля два найденных тогда на квартире у Руслана паспорта и открыл их на первой странице, чтобы показать Лере фотографии.
– Вот, Валерия, посмотрите внимательно. Вам знакомы эти лица?
Лера взяла оба паспорта в руки и начала пристально рассматривать фотографии. События того ужасного дня уже не волновали ее так сильно – столько с того времени всего произошло. Но помнила она всё совершенно точно, сейчас даже лучше, чем в первые дни после избиения, когда у нее из-за сотрясения мозга начались провалы в памяти. Память ее с тех пор полностью восстановилась, и ей не составило никакого труда опознать тех двоих.
– Да, это они. Те самые, которые избили меня вместе с Русланом, – твердо сказала она, отдавая Новоковскому паспорта.
Новоковский с облегчением вздохнул, спрятал паспорта и начал объяснять Лере, что им предстоит сделать дальше.
– Видите ли, Лера, нам нужно будет еще вместе съездить в военную часть, в Сосновку, где эти подонки служат, с тем чтобы вы их там опознали на месте. Честно говоря, я вообще не имел права приходить сюда к вам с этими паспортами, – признался Новоковский. – Нельзя опознавать одних и тех же людей два раза. Но уж очень мне не хотелось таскать вас в Сосновку понапрасну – а вдруг это оказались бы не они? Так что уж вы меня не выдавайте и, когда поедем в Сосновку, никому ни по дороге, ни там на месте не говорите, что вы их уже опознали по фотографиям.
– Да что вы, что вы, я всё понимаю, – закивала головой Лера. – Не беспокойтесь, я всё сделаю, как надо. Больше я вас не подведу, – слабо улыбнулась она. Лера уже слышала от Жени о тех сложностях, которые начались у них после ее злосчастного обморока.
– Вы нас ни в чем не подвели, – твердо сказал Новоковский. Ему совершенно не хотелось, чтобы у Леры оставалось чувство вины, – только этого ей сейчас не хватало! – И не выдумывайте ничего лишнего. Сейчас вам нужно восстанавливать свое здоровье и думать о будущем. А всё остальное – наши проблемы.
Лера ничего на это не ответила, но, услышав про будущее, как-то вдруг погрустнела, отвернулась и уставилась в окно. Новоковскому даже показалось, что на глазах у нее навернулись слезы. Сергей Александрович понял, что задел больное место. Он понятия не имел, что говорить дальше. Любые слова сочувствия почему-то казались ему сейчас неискренними и фальшивыми. Настоящие же,
