этих дисциплин привлекли внимание и самих ученых, и широкой общественности в первую очередь потому, что во многих случаях эти находки приводили к вопросу о фундаментальных допущениях, лежащих в основе наук о жизни, не говоря уже об обыденном понимании того, что может, а что не может считаться живым[163]. Недавно вышедший научный доклад «Исследование жизни в экстремальных условиях» предлагает однозначно не-человеческие принципы для понимания экстремофилов:
...та часть земной биосферы, что заселена людьми, невелика [по размеру], и большая часть планеты, ее ядро и мантия, никогда не будет заселена живыми организмами. Между этими двумя зонами (обитаемой и необитаемой), существует широкий спектр зон, куда люди не в состоянии добраться и где они не могут жить, но где существуют другие формы жизни[164].
Далее в докладе дается определение экстремальных условий окружающей среды, как «такой окружающей среды, где один или несколько параметров демонстрируют постоянные значения близкие к самой низкой или самой высокой границе, где возможно существование жизни»[165]. Экстремофилов объединяет то, что они представляют собой новую форму жизни, которая существует в неблагоприятных и даже губительных для большинства живых существ условиях. Ученые открыли микроорганизмы, которые способны жить при отсутствии света и даже кислорода: группа бактерий, названная литоавтотрофами, например, живет глубоко в скальных образованиях и извлекает питательные вещества в основном из гранита, тогда как бактерия Desulfotomaculum активно размножается среди радиоактивных горных пород[166].
Будучи живыми организмами, чье существование бросает вызов жизни, экстремофилы являются проблемой и для философии — они служат философским мотивом или философемой, которая вновь поднимает загадочный вопрос: «Что есть жизнь?» Говоря упрощенно, экстремофилы — это такие формы жизни, которые живут в условиях враждебных для жизни. Микроорганизмы, существующие в отсутствии света или кислорода, — а в действительности «потребляющие» отсутствие света или кислорода — являются аномалией в биологической науке. И их аномальное существование в качестве объектов науки заставляет нас поднимать не только философские вопросы, но и вопросы, касающиеся также логики.
Экстремофилы являются противоречиями. Они живы, но не должны быть живы. То есть они живые согласно нашим критериям «жизни» и все же, согласно тем же самым критериям, они не живые или, скорее, не должны быть живыми. Согласно классической аристотелевской логике экстремофилы нарушают основные законы логики. Сформулированный Аристотелем знаменитый закон непротиворечия гласит, что для любого p не может в одно и то же время утверждаться «p истинно» и «p ложно». И все же мы имеем бактерию Desulfotomaculum, которая одновременно живая и неживая, согласно одному и тому же набору научных допущений в отношении «жизни». Подобным образом аристотелевская логика постулирует столь же широко известный закон исключенного третьего, который гласит, что p либо истинно, либо ложно, — либо одно, либо другое, но не может быть и тем и другим одновременно. И снова Desulfotomaculum согласно современным научным критериям не должна быть живой, но живой является и даже процветает.
Биология как наука, основывающаяся на систематическом описании и классификации, исходит из своего собственного принципа достаточного основания, а именно, что между жизнью и логикой имеется определенная связь. Иными словами, биология исходит из принципа, что все, что может быть определено и понято в качестве жизни, упорядочено и организовано таким образом, чтобы оно могло жить. Экстремофилы в таком случае являются примерами живых противоречий, живым примером обратного отношения между логикой и жизнью.
Хотя аристотелевская логика в результате развития современных направлений логики несколько отошла на второй план, так называемые законы мышления по-прежнему лежат в основе строгого философского рассуждения и служат основанием всего, что имеет отношение к философии. Без них философия в буквальном смысле теряет почву под ногами и все ее построения рушатся. В центре примера с экстремофилами лежит не просто отношение логики и жизни, а та роль, которую играет отрицание в этом отношении.
Но отрицание — это странная сущность (entity) или, можно сказать, не-сущность (non-entity). Зачастую считается, что оно имеет реактивную, производную функцию, которая прежде подразумевает существование положительного, которое может затем быть подвергнуто отрицанию. Это именно то, что приводится в качестве примеров классического отрицания в современной философии. Так, Бенджамин Нойс полагает, что современная теория, при всем ее разнообразии, выдает общую приверженность «аффирмативному» мышлению, в котором отрицание всегда находится в подчиненном положении по отношению к утверждению. Такой «аффирмационизм» утверждает «создание неприкрыто метафизических онтологий, изобретательность субъекта, необходимость производства новизны и подозрительность в отношении отрицания и отрицательности»[167]. В результате отрицание автоматически рассматривается как «провальное» или реактивное утверждение — как поражающая саму себя деконструкция, как диалектическое «палеогегельянство» или просто как «подтверждение нигилистического разрушения»[168].
Более того, неясно, является ли отрицание актуальной сущностью в мире, или просто утверждением о сущностях, функциональной операцией. Согласно общепринятому аристотелевскому пониманию, утверждения являются высказываниями о мире или о сущностях в мире («p существует»), тогда как отрицания являются высказываниями о высказываниях («p не существует», то есть не-p есть лишь отрицание высказывания «p существует»). Это происходит потому, что высказывание «p не существует» само по себе не указывает на нечто, что существует, за исключением загадочного «не существования». То, что законы мышления призваны предотвратить, становится неизбежностью, когда мы имеем дело с отрицанием.
И все же крупнейшие философы, занимавшиеся логикой, — от Аристотеля и Канта до Фреге, Рассела и современных «диалетеистов» — в любом исследовании философской логики признавали центральную роль не только за отрицанием, но и за противоречием[169]. Хотя мы можем включить отрицание в общую сферу философии, создав философию отрицания, мы должны также задаться вопросом, до какой степени отрицание превосходит философию, возможно подрывая ее и давая нам отрицание самой философии? В таком случае для постижения всех форм отрицания может понадобиться особая «не-философия». Такое отрицание философии можно осуществить многими способами, либо обратившись к «дофилософскому» способу мышления, предшествовавшему разделениям на субъект и объект, «я» и мир, либо пообещав «постфилософский» способ мышления, где такие разделения в итоге преодолены во всеобщем синтезе. Но все эти философские фантазии порождены отрицанием и его двойственной угрозой. «Каждая философия, — отмечает Франсуа Ларюэль, — определяет не-философское поле, которое она допускает, очерчивает и осваивает или которое она использует для самоотчуждения, как лежащее по ту сторону господства философии»[170].
Это само по себе приводит к головоломке, поскольку законы мышления обеспечивают согласованность философских утверждений, и тем не менее любое изучение философии с необходимостью приводит к признанию центрального положения за отрицанием и противоречием в философском исследовании. Витгенштейн так кратко сформулировал эту головоломку: «...то, что знаки
