и не уверен, что у кого-то из них и впрямь имелся мотоцикл. Возможно, это из-за одежды. Они носили черные кожаные куртки в заклепках, расстегнутые на запястьях, вечно ходили небритыми и с длинными волосами, а один со стрижкой “кефаль” – спереди и с боков волосы короткие, а сзади длинные. Облик дополняли тяжелые ботинки и футболки с надписями “Металлика” и “Антракс”. Я думал, что парней так зовут, но потом Питер просветил меня, что это рок-группы.
И который из этих байкеров был Джонатаном Девлином? Мужчина с печальными глазами, брюшком и осанкой конторского служащего ни капли не походил ни на одного из жилистых, загорелых, дерзких парней из моих воспоминаний. Все они напрочь вылетели у меня из головы. По-моему, за двадцать лет я ни разу не вспоминал этих байкеров, и мне ужасно не нравилась мысль, что они никуда не делись и лишь ждали у меня в голове, чтобы потом выпрыгнуть, точно черти из табакерки, и напугать меня.
Один из них круглый год, даже в пасмурную погоду, носил солнцезащитные очки. Иногда он угощал нас жвачкой “Джуси фрут”. Тогда мы подходили и с расстояния вытянутой руки брали угощение, хоть и знали, что они стащили жвачку из магазина.
– Не приближайся к ним, – говорила мать, – и не отвечай, если они с тобой заговаривают. – Почему именно, она не объясняла.
Однажды Питер попросил у Металлики разрешения затянуться сигаретой. Тот показал нам, как курить, и рассмеялся, когда мы закашлялись. Мы останавливались подальше и, несмотря на палящее солнце, пытались разглядеть картинки у них в журналах. Джейми сказала, что в одном журнале была фотография совсем голой девушки. Металлика и Очки чиркали пластмассовыми зажигалками и на спор – кто дольше выдержит – подносили палец к язычку пламени. Вечером, когда они уходили, мы шли на их место и нюхали брошенные в пыльную траву смятые банки, вдыхая кисловатый, выдохшийся, взрослый запах.
* * *
Меня разбудили крики под окном. Я резко сел в кровати. Сердце выстукивало дробь по ребрам. Мне приснился запутанный, тревожный сон – мы с Кэсси в переполненном баре, какой-то тип в твидовой кепке орет на Кэсси, – и на миг мне пригрезилось, будто это ее голос я слышу. Вокруг висел тяжелый ночной мрак, а снаружи кто-то – девушка или ребенок – вновь и вновь кричал.
Я подошел к окну и с опаской сдвинул занавеску. В моем жилом комплексе четыре одинаковых многоквартирных дома. Они выстроены вокруг небольшого квадратного газона, посреди которого стоят две железные скамейки. Риелторы называют это “общей зоной отдыха”, хотя на самом деле никто ею не пользуется (парочка с первого этажа несколько раз устраивала там вечеринки, но соседи жаловались на шум, и управляющая компания повесила в вестибюле сердитое предупреждение). Беловатый свет фонарей заливал двор жутковатым призрачным свечением. На улице я никого не заметил, а пятна тени были слишком маленькими для человеческой фигуры. Крик повторился, громкий, пронзительный и совсем близкий, и по спине иголочками пробежал первобытный страх.
Я ждал, начиная дрожать от холода, который пробирался сквозь стекло. Спустя несколько минут в тени задвигалось какое-то пятно, темное на темном. Оно отделилось от тени и переместилось на газон, это была крупная лиса, настороженная, костлявая в своей куцей летней шубе. Лиса подняла голову и снова завыла, и на миг мне почудилось, будто я унюхал дикий, чужеродный запах. Животное метнулось по траве и скрылось за воротами, по-кошачьи ловко просочившись между прутьями решетки. Вой постепенно стихал.
Хотелось спать, но я был чересчур взвинчен и еще не окончательно избавился от тревоги, а рот наполнился пакостным вкусом. Захотелось чего-нибудь холодного и сладкого. Я прошел на кухню выпить сока. Хизер, как и я, тоже иногда мучается бессонницей, и я поймал себя на мысли, что почти надеюсь увидеть ее и услышать жалобы на что бы там ни было, однако света под дверью не заметил. Я налил себе стакан апельсинового сока и долго стоял перед открытым холодильником, прижимая стакан к виску и слегка покачиваясь.
* * *
Утром начался ливень. Я написал Кэсси, что заберу ее, – в сырую погоду Тележка для гольфа имеет обыкновение дурить. Возле ее дома я посигналил, и Кэсси, одетая в пальто как у медвежонка Паддингтона, выбежала на улицу. В руках она держала термос с кофе.
– Слава богу, вчера дождя не было, – сказала она, – иначе пока-пока, вещественные доказательства!
– Глянь-ка. – Я протянул ей страницы, где упоминался Джонатан Девлин.
Она уселась по-турецки на пассажирском сиденье и погрузилась в чтение, время от времени протягивая мне термос.
– А ты этих типов помнишь? – спросила она, дочитав до конца.
– Смутно. Впрочем, Нокнари – поселок маленький, так что их все знали. Они были нашей местной версией малолетних преступников.
– Вы их боялись?
Мы ползли по Нортумберленд-роуд, а я обдумывал ее вопрос.
– Смотря в каком смысле, – сказал я. – Опасались, но, скорее, из-за их вида, потому что нам они ничего плохого не делали. На самом деле к нам они относились неплохо. Чтобы Питер и Джейми исчезли по их вине – нет, такое у меня в голове не укладывается.
– А что за девушки? Их опросили?
– Какие девушки?
Кэсси взглянула на показания миссис Фицджеральд.
– Она сказала – любезничали. Я бы предположила, что с девушками.
Разумеется, она права. Для меня смысл слова “любезничать” довольно размытый, однако если бы Джонатан Девлин и его приятели проделывали это друг с дружкой, это точно вызвало бы толки.
– В деле про них ничего нет, – сказал я.
– А сам ты не помнишь?
Мы по-прежнему плелись по Нортумберленд-роуд. Дождь заливал стекла, так что казалось, будто мы под водой. Дублин построен для пешеходов и карет, но никак не для машин, здесь полно средневековых улочек, узких и извилистых, час пик начинается в семь утра и заканчивается в восемь вечера, и при малейшем намеке на непогоду весь город тотчас же превращается в череду дорожных заторов. Я пожалел, что мы не оставили Сэму записку.
– Наверное, помню, – неуверенно ответил я, хотя это смахивало на ощущение, а не на воспоминание.
Лимонное драже, ямочки, цветочный аромат духов. “Металлика и Сандра – жених и невеста…”
– По-моему, одну из них звали Сандра.
При упоминании этого имени внутри у меня все сжалось, а во рту возник привкус то ли страха, то ли стыда, вот только причину я не вспомнил. Сандра – круглолицая пышечка, смешливая, в узких юбках, которые задирались, когда она перелезала через стену. Сандра выглядела очень взрослой и непонятной – ей было лет семнадцать или восемнадцать. Она угощала нас
