утро — было это в воскресенье — Таня шагала домой в Янов. Она отпросилась у ляйтера, конечно, как и положено, через старосту Олю, чтобы дома починить сапоги. Вообще воскресные отпуска разрешались, а вернее — даже поощрялись. И дело не в том, что полуголодный шуляк принесет из дома кусок сала, хотя это, надо полагать, тоже учитывалось. Скорее всего расчет был на показуху. Придет на воскресенье парень домой в село — каждому видно. Смотрите, мол, немцы не только разрушать пришли. Война, трудности, а они уже о местных кадрах заботятся. А жестокости — куда, мол, денешься! — время военное, рассусоливать не приходится…
Как бы там ни было, но Таня шагала домой и за подкладкой ватного полупальтишка несла пачку листовок с обращением к железнодорожникам.
Первая часть листовки состояла из десятка строчек «от Советского Информбюро». Дальше шло обращение. Железнодорожникам предлагалось вооружаться, устраивать диверсии, саботировать мероприятия германского командования, мстить ненавистному врагу.
Придя домой, она дождалась вечера и с листовками направилась на станцию Холоневскую.
Ночь была сырая, темная. Таня долго сидела пригнувшись у станционного заборчика, прислушиваясь к шорохам осенней ночи. Оставив на заборе листовку, осторожно прошла в депо. Передвигалась медленно, стараясь не появляться на открытых местах. И вот уже листовки приклеены к дверям бухгалтерии, нарядной, или, как ее называли, брехаловки, на тендерах паровозов, что стояли на путях.
Станция не спала. Светились фитили керосиновых фонарей на стрелках, тяжело дышали во тьме паровозы, свистел вдали составитель поездов, описывая фонарем огненные дуги. Таня от забора к стене, от стены к столбу переходила с места на место, готовая в любую секунду броситься бежать со всех ног. Она обошла уже всю станцию, расклеила десятка три листовок, а их еще штук двадцать осталось. Тогда она пошла второй раз по тем местам, где уже была, подсовывая листки под двери запертых помещений, оставила в коридоре дежурного, у окошка билетной кассы… Только после этого широко, по-мальчишечьи размахнувшись, зашвырнула баночку с остатками клейстера и побежала домой.
— Стой! Стой, тебе говорю! — раздалось за ее спиной.
Обернулась. Кричал сторож угольного склада. Она шла по насыпи, и ему хорошо было видно и ее и мешок. Быстро повернулась, кусок угля шмякнулся об рельс, рассыпавшись брызгами. Она пригнулась — второй кусок угля ударил ее в спину. Но не очень больно — уже на излете. Это швырял сторож. Пригнувшись, сбежала с насыпи.
Утром на станции побывал Волынец. Он сам проверил, как Таня выполнила задание. В организации постепенно совершенствовались методы работы. Когда новый человек выполнял свое первое боевое задание, на котором он должен был показать свое умение рисковать и вместе с тем быть осторожным, где проверялась его комсомольская добросовестность, по его следам шел Довгань или Волынец. Руководители организации — или командир, или комиссар — лично должны были удостовериться, что на этого человека можно положиться.
ДОРОГА К ЧЕРНОМУ ЛЕСУ
Этой встречи ждали многие подпольщики в Калиновке, Павловке, Самотне, Заливанщине, Козинцах и других селах, которые лежали в зоне «Вервольфа». Проклятая зона! Из Калиновки и Стрижавки начинались карательные экспедиции, выезжали танковые патрули, комиссии для «фильтрации» населения. Поэтому подготовить встречу руководителей подпольных групп было неимоверно трудно. Почти до последнего часа никто не знал, где и когда эта встреча состоится.
Одним из немногих рядовых, которые знали, когда и где это произойдет, был Митя Гуменчук, или, как его звали, Митя Маленький, сын Марфы Давыдовны Полянчук.
Нахлобучив потертую ушанку и перепоясав потуже ватник, он еще до наступления темноты вышел на улицу. Чем может заниматься мальчишка с рогаткой в руках, полным карманом увесистых камешков и подбитой вороной у пояса?
Митя спокойно расхаживал возле двора и зорко следил за тем, что происходит вокруг. Через дорогу от его дома была школа, где до войны работала мать и учился он сам. Теперь там стоял немецкий гарнизон. Рядом, на станции, все время дежурили полицаи — и железнодорожные, и из районной жандармерии. По дороге тоже время от времени проходили патрули. А в Митином доме в это время собирались на свое первое общее совещание руководители нескольких подпольных групп.
День был холодный, прозрачный. С деревьев облетали последние листья. От этого и на станции, и во дворе у них было неуютно, голо, и в душе у часового росла тревога. Он вспомнил, как в первый день появления немцев в Калиновке к ним в дом вошел один из завоевателей. Прибитые пылью сапоги, выгоревшая на солнце, с белыми разводами выступившей под мышками соли рубашка, облупленный нос и белесые, как будто выцветшие, глаза. Вошел, посмотрел на Митю и Марфу Давыдовну, перевел взгляд на шкаф, стол, снова на Митю, потом на буфет… И все тем же взглядом, как будто перед ним пустая, покинутая людьми квартира. Открыл дверцы буфета и почти спрятал за ними голову, вынюхивая, что там внутри. Нашел сахар. Вывернул свой карман, вытряхнул из него крошки табака, обрывки бумаги, все это тут же, на пол. Потом пересыпал в карман сахар. Нашел в вазочке полдесятка яиц. Сложил их в одну руку и, так держа перед собой, пошел к выходу. У порога оглянулся: не забыл ли чего? Потом присвистнул и вышел.
Когда захлопнулась за ним дверь, Марфа Давыдовна взялась за голову:
— Как все просто… Как просто! Как будто никогда не было цивилизации. Полиции нужен ордер на обыск, вору и грабителю — темная ночь, нищему — язык. А этому ничего не нужно. Мы живы только потому, что ему не пришло в голову убить нас. А пришло бы — так и убил бы. Митя, Митя, что будет с нами?
За год с небольшим, который миновал с той поры, Митя Маленький стал опытным подпольщиком. На него как на часового можно было положиться.
Со стороны дальних стрелок станции показался невысокий мужчина в потертой спецовочной тужурке, подпоясанный широким брезентовым ремнем. На плечах большие металлические кошки. За версту видать, что идет электрик. Митя узнал Каленика Васильевича Волынца. Он подошел к калитке, задрал голову, разглядывая фарфоровые изоляторы на столбе, скосил глаза на Митю и пошел в дом.
Минут через двадцать, опустив голову, походкой усталого человека пришел Барилов. Он работал маляром в Калиновской управе и руководил подпольной группой, в которую входили и Митя и Блохин.
Начинало смеркаться. По Митиным подсчетам, в доме уже собрались человек семь-восемь. Николай Сидоренко привел какого-то старика с бородой. «Ну прямо как Михаил Иванович Калинин», — подумал мальчишка. Он не знал, сколько человек должно прийти. Он подошел к дому и заглянул в окно, но ничего не
