и воздвиг Сапега свой дальний расчёт: потихоньку затянуть на себя меховые пути с севера и востока Руси. Он, учившийся в университетах, историю знал, помнил, что великий князь и первый кесарь Московский Иоанн Васильевич всю свою воинскую силу на барыш от мехов держал… Одним словом, видел Ян Пётр Сапега себя будущим царём Московским.
Оба – и Рожинский, и Сапега – не ведали только, что жить им остаётся в очерёд два да три годика, что оба в Московской земле и скончаваются да и постыдно как-то лягут – не в боях, а то ли от каких смутных недугов, то ли от отрав…
Однако ж пока был их день и их неделя. Заключив договор и по-дружески обменявшись саблями, довольные, оба запили. И теперь пред дверьми царёвыми даже учреждали друг перед другом шляхетский политес, готовые друг друга пропустить вперёд. Тут и замешкали ещё немного на руку царю, царице и тайному вестнику от Ивана Заруцкого. Наконец, посчитались годами, и сам князь и гетман Рожинский соблаговолил пропустить вперёд не князя, но ротмистра Сапегу, превзошедшего шестью годами своего союзника.
Сапега в той светлице царёвой раньше не бывал – русский царь тушинский сам приходил в шатры на разговоры-переговоры. Попав в нее, Сапега и царя-то не заметил и на всяческие приветствия и книксены царицы внимания не обратил. Ценитель и собиратель всяких диковинных вещиц, он тотчас принялся водить жалом взора по полкам и комодам. И замер его взор на золотой чаше, даре какого-то давнишнего русского князя какому-то монастырю, недавно разнесённому козаками, кои и преподнесли чашу царю Дмитрею.
– Бяры. Дару табе, вяльможны ротмістр і каштэлян Киевский[33], – тотчас важно откликнулся из своего тронного, безопасного угла царь тушинский, пристально следя за гостем.
Даже не кивнув, Сапега снял с комода золотую чашу и стал разглядывать ветхозаветные, праотцевы истории, изумительно выпукло ту чашу украшавшие.
Между тем вдвинулся в светёлку и гетман. Ротмистра он обошёл уважительно, а царицу отодвинул тыльной стороной мощной кисти да ещё добавил, как кобыле:
– Прими-ка, царица!
И тотчас обратился к царю, тучей нависнув над ним:
– Что за праздник у тебя тут, князь великий? Почто мы о нём не знаем? Что донцы с твоими девками пляшут?
– Так то Орехов Спас у людей наших, – шустро встряла царица, не дав царю время на мысли и растерянность.
– Ужо православными все тут обернулись в одночасье, – всего передёрнуло бывшего православного гетмана. – Кто перекрестил? Патриарх, что ли? Заново все в реку захотели? Так-то можно устроить.
– Пакуль мой народ под покрыв папы не перайшов, я павінен пачитац яго святы, каб ён любіл мяне[34], – нашёлся не в первый раз находчивый тушинский царь, а иначе бы ему и день живым не просидеть.
Услыхав такой оборот, даже Сапега оторвался от Священной Истории в золоте и глянул в царёв угол, приподняв бровь.
– Ты вот на сей своей шкловской мове ещё в Москве затараторь, так тобой тож из пушки пальнут, – пробурчал Рожинский.
– То ясно и успеется, ясновельможный гетман, – на чистом москальском наречии двусмысленно отвечал царь Дмитрей.
Пока он, тушинский царь, с царицей врали как могли своим хозяевам, Тарас, в казацком стане окружённый донцами, без прикрас и вранья рассказывал им про чудеса, виденные в царёвой светлице. Репутация его – вестового, принятого царем и царицей, – возросла несказанно.
Правда, первым делом, вынырнув из-под земли, он справился о своей Серке.
– Добра твоя Серка, – изо всех сил скалясь ближайшим приятелем и другом, доложил Тарасу сам сотник Рахмет. – Стоит, ждёт коназа своего… А то Москву хотел ты видать. Айда, знаю место доброе. Оттуда видно.
– Не замай, Рахмет, успеется, – отмахнулся от татарина есаул. – Дай сначала покормить козака. Заслужил. Заодно расскажет он нам, что ему царь сказал, а какие диковины у царя в палатах сам повидал.
Поел Тарас, все рассказал, что знал. Был бы баюном – вещал бы до ночи. Однако ж перечислил диковины под восторженные охи казаков и замолк. Те заставили повторить. Снова рассказа ненадолго хватило. Переглянулись донцы, а тут вновь пристал Рахмет:
– Боярин Иван Мартыныч велел тебе в награду Москву казать!
– Иди, может, ещё что вспомнишь, – махнул рукой есаул.
Соскучился Тарас по Серке, взял и её с собой поглядеть издали, с хорошего места, на Москву.
Двинулись налегке. Серка шла за Тарасом в недоуздке. Всю её да и свою амуницию Тарас доверчиво оставил в стане на погляд попечительных донцов.
– А как передал ли великой конягине вести от боярина нашего и господина Ивана Мартыныча? – как бы невзначай, по пути да с тылу основательно вопросил Рахмет Тараса.
– А як же! Їй-то першою раніше царя передати вести сталося[35], – легко отвечал Тарас, не оглядываясь.
Проникли сквозь негустой перелесок на берег повыше. Оцепенел Тарас, как случалось с ним. Рахмет даже луки-брови изогнул, узрев сего внезапного истукана, и бисмиллях на всякий случай прошептал…
С того высокого места над рекою до Москвы далеко ещё было, но уже прозревал Тарас в далёкой дымке мерцание маковок и многие ёлочки колоколен.
– Ой, краса! – не сразу выдохнул Тарас. – Ближче б глянути!
И ещё до того, как тревожный кик пустельги долетел до него с неба, почуял он спиною жаркий выдох меж лопаток, и тотчас присел, вывернулся винтом из-под чужой ладони, лишь прикоснувшейся к его лбу, и успел приметить Рахмета, как тот стоял – левой, поднятой рукой прихватив уже невидимый лоб Тараса, а правой колесом да в обнимку занося к его, Тараса, шее короткий кинжал.
Ещё доли мгновения хватило Тарасу смекнуть: кидаться на Серку, хоть осёдланную, хоть нет – та же смерть от кинжала, только не от прореза, а от тяжкого прокола в спину туда же, куда успел дохнуть Рахмет.
– Тікай! – крикнул Тарас Серке, уже летя с невысокого обрыва в Москву-реку.
Да и Серка норовиста: успев голову втопить – успела и задними ногами отбить Рахмета. Хоть и достала лишь по плечу кинжальной руки, да всё ж на миг ошеломила татарина.
– Улы шайтана! – из горла выплеснул брызги Рахмет и помчался, не пряча кинжала, выше берегом да вниз по течению.
Так и бежал, всматриваясь в мутную воду, пока не остановили его наперерез два касимовца в сряде царёвых стражей… И затараторили они между собой. То уж Тарас сам увидал, когда из воды за вздохом голову выкинул. Тотчас все трое глазастых татар увидали Тараса, и касимовцы стали на воздусях загребать его руками к берегу и кричать:
– Вылазь! Вылазь!
– Він мене різати хоче![36]– прокричал им Тарас.
– Не станет! – кричали с
