купец, вероятно, с гордостью распаковывал мебель, прибывшую не откуда–нибудь, а из самого Амстердама, и когда ее аккуратно расставили в комнате, с удовлетворением думал, что она как нельзя лучше подобает его общественному положению.
Бой принес пиво. Эрик отошел к маленькому столику, чтобы поставить пластинку. Ему попалась на глаза пачка газет.
— А, вот и газеты. Я посылал за ними.
Фред встал со стула, взял газеты и снова сел — за круглый стол, над которым висела лампа. не забыв замечания доктора в старом португальском порту, Эрик поставил последнее действие «Тристана»[29]. Воспоминания делали музыку мучительно–жгучей. В странной, неуловимой мелодии, которую наигрывал на свирели пастух, вглядываясь в поисках паруса в море, звучала тоска загубленных надежд. Но сердце доктора сжала иная боль. Он вспомнил Ковент–Гарден в старые дни, увидел себя во фраке в креслах партера. В ложах красовались женщины в диадемах, с жемчужными ожерельями на шее. Король, тучный, с мешками под глазами, сидел в углу королевской ложи; с другой стороны, тоже в углу, над оркестром, восседали рядом барон и баронесса де Майер, и, поймав взгляд доктора, баронесса наклонила голову. В самом воздухе ощущались благоденствие и уверенность в будущем. Все было так монументально, так незыблемо, мысль о переменах просто не могла прийти на ум. Дирижировал Рихтер. Как страстно звучала музыка, как полнозвучно, с каким мелодическим великолепием и блеском раскатывались мощные звуки! Но тогда доктор не слышал в ней того кричащего, дешевого и чуть–чуть вульгарного, что со смущением услышал сейчас. Великолепно, да, но немного неряшливо; в Китае его ухо привыкло к более утонченным и сложным сочетаниям, к менее слащавым гармониям. Он пристрастился к музыке, полной намеков, иллюзорной и нервной, и прямолинейная констатация фактов несколько оскорбляла его изощренный слух.
Когда Эрик поднялся, чтобы перевернуть пластинку, доктор Сондерс взглянул на Фреда: ему было интересно, какое впечатление эти напевы произвели на него. Музыка — удивительная вещь. Ее власть не связана с прочими склонностями людей; человек, во всех отношениях самый ординарный, может очень тонко и остро отзываться на музыку. А доктор постепенно пришел к мысли, что Фред Блейк не такая уж заурядность, как ему сперва показалось. Было в нем что–то, лишь пробуждающееся и неведомое ему самому, как в цветке–самосеве в каменной кладке стены, который трогательно тянется к солнцу; это вызывало симпатию и интерес. Но Фред не слышал ни звука. Он сидел, слепой и глухой ко всему окружающему, уставившись невидящим взором в окно. Краткие тропические сумерки перешли в ночь, на синем небе уже мерцали две–три звезды, но их он тоже не видел; казалось, он смотрит в черную пучину собственных мыслей. Лампа, под которой он сидел, бросала резкие тени на его лицо, делая его похожим на маску. Его трудно было узнать. Но тело Фреда расслабилось, словно с него внезапно сняли тяжелый груз, мышцы под гладкой загорелой кожей не были больше напряжены. Он почувствовал холодный взгляд доктора и, подняв глаза, выдавил в ответ улыбку, но улыбка вышла вымученная и вызывала, непонятно почему, сострадание, даже жалость. Пиво перед ним было нетронуто.
— Что–нибудь интересное в газетах? — спросил доктор.
Фред вдруг густо покраснел.
— Нет, ничего. Кончились выборы.
— Где?
— Новый Южный Уэллс. Прошли лейбористы.
— А ты лейборист?
Фред немного задержался с ответом, и в его глазах промелькнула настороженность, как бывало несколько раз до того.
— Я не интересуюсь политикой, — сказал он. — Ничего в ней не смыслю.
— Дай–ка мне взглянуть на газеты.
Фред вытащил одну газету из пачки и протянул ее доктору, но тот ее не взял.
— Это последний номер? — спросил он.
— Нет, последний у меня, — ответил Фред, кладя руку на газету, которую он только что читал.
— Если ты уже кончил, я ее почитаю. Меня не очень–то привлекают новости полугодовой давности.
На секунду Фред заколебался. Доктор глядел на него с улыбкой, но твердо. По–видимому, Фред не смог придумать никакого благовидного предлога для отказа в такой естественной просьбе. Он передал доктору Сондерсу газету, и тот подвинулся ближе к свету, чтобы было удобнее читать. Фред не взял больше ни одного номера «Бюллетеня», хотя, безусловно, там были номера, которых он еще не видел, и сидел, глядя на стол, однако доктор все время ощущал, что юноша следит за ним уголком глаза. Не оставалось сомнения, что новости, так глубоко взволновавшие Фреда, были в том номере газеты, который доктор держал сейчас в руках. Доктор перелистал страницы. Больше всего места занимали сообщения о выборах. Было открытое письмо из Лондона и информация, полученная по телеграфу из Европы и Америки. Было много корреспонденции с мест. Он перешел к полицейским новостям. Выборы привели кое–где к беспорядкам, и шел ряд судебных процессов. В Ньюкасле произошла ночная кража со взломом. Несколько человек были осуждены за мошенничество со страховкой. Два выходца с острова Тонга подрались на ножах в публичном месте. Капитан Николс подозревал, что исчезновение Фреда Блейка было связано с убийством; два столбца в газете посвящались убийству на ферме в Голубых горах, но причиной его была ссора между двумя братьями и убийцей, который отдал себя в руки полиции, ссылаясь на то, что он действовал из самозащиты. К тому же это произошло уже после того, как Фред и капитан Николс покинули Сидней. Был там отчет о дознании в связи с самоубийством какой–то женщины. Доктор подумал было, уж не кроется ли в этом что–нибудь. «Бюллетень» — газета еженедельная, с литературным уклоном, естественно, такие материалы преподносились там коротко, как это принято в газетах, читатели которых черпают подробные сведения в ежедневных газетах. Судя по всему, женщина находилась под подозрением в убийстве мужа, которое произошло за несколько недель до того, но улики против нее были слишком слабы, чтобы власти могли возбудить дело. Ее несколько раз допрашивали в полиции, и это, а также пересуды соседей и огласка, которую вызвало убийство, сильно угнетали ее. Суд нашел, что она покончила с собой в состоянии временной невменяемости. Следователь заявил, что с ее смертью утерян последний шанс открыть тайну убийства Патрика Хадсона. Доктор еще раз внимательно перечитал отчет: что–то в нем чувствовалось странное, но из таких скупых сведений трудно много извлечь. Женщине было сорок два года. Вряд ли мальчишка таких лет, как Фред, мог иметь с ней что–нибудь общее. И в конце концов, у капитана Николса не было никаких фактов, все это — его домыслы. Фред был бухгалтером, с таким же успехом он мог взять не принадлежащие ему деньги или под давлением финансовых трудностей
