Воздух наполнился густыми ароматами еды. Их внимание привлекла группа танцовщиц, выступавших возле покрашенных ворот храма. Рядом с ними сидел на тротуаре мужчина в золотом наряде и с барабаном. Когда он заиграл, танцовщицы легонько качнулись, раскручиваясь все сильнее и сильнее. Запели женщины. Безмятежность и чувственность танцовщиц зачаровывала. Иветта, плененная зрелищем, сжала руку Николь.
– Наверное, ты не помнишь свою маму, – шепнула ей на ухо Николь.
– Нет.
Мать Иветты была вьетнамской танцовщицей безумной красоты, но во время войны она привлекла внимание японского коменданта, что ее и погубило. Его манил непростой характер похожей на сирену танцовщицы, которая вместе с тем воплощала полную невинность. Он приказал ей танцевать только для него. И не только танцевать.
Они досмотрели выступление до конца.
– А теперь пойдем и отрежем шелк? – сказала Николь. – У меня самые большие ножницы во всем мире. Какой цвет нам хочется?
– Кремовый, пожалуйста.
Не успели они начать урок, как явилась толпа клиентов. Среди них – любимые покупатели Николь, пожилая женщина с глубокими морщинами и парой оставшихся зубов, которая покупала шелк для внучек. Несмотря на тяжкую жизнь, выпавшую на ее долю, глаза старушки всегда светились и она постоянно улыбалась Николь.
Когда в магазине вновь наступила тишина, Николь раскатала рулон ткани. Иветта наблюдала за ней, стоя на табурете. Это был первоклассный шелк. Вплетенные в него золотые нити сияли, когда на полотно падали лучи солнца. Разложив шелк на тонкой бумаге, Николь накрыла его сверху еще одним листом.
– А зачем это? – спросила Иветта.
– Если резать шелк между листов бумаги, он ведет себя как бумага. Так гораздо проще. Сперва мы отрежем метр ткани, который ты заберешь домой, а потом мне нужно еще восемь метров для Сильвии. Она давно просила об этом, но я все время забывала.
– Это много.
– Правда?
Иветта замешкалась, но потом радостно посмотрела на Николь:
– Когда я вырасту, могу я работать здесь, с тобой?
Николь была тронута и пожала худенькое плечико девочки. Иногда Иветта казалась ей сестрой больше, чем Сильвия.
– Значит, ты не хочешь работать у отца в булочной?
– А можно и там и там? – хихикнула Иветта. – Не говори ему, но шелк мне нравится больше.
Склонившись над тканью, они взялись за дело. Николь объясняла, как шелк помогает сохранить тепло в холодную погоду и не спариться в жаркую.
– А еще шелк очень прочный, – сказала Николь. – Тоньше человеческого волоса, но прочный, как проволока.
– Мне очень нравится, как он блестит, – отозвалась девочка.
Николь была очарована любопытством Иветты. Их прервал звонок в дверь.
– Здравствуйте, – сказал Чан. – Две маленькие métisses усердно трудятся.
Николь подняла голову и ощетинилась:
– Не стоит меня так называть.
– Простите, юная мадемуазель-француженка! – засмеялся он.
Чан поклонился, широко взмахнув правой рукой, и Николь не сдержала улыбки. Выглядел он иначе. На самом деле он каждый раз казался другим. Сегодня Чан больше походил на студента.
Парень протянул руку, помогая Иветте спуститься с табурета.
– Как насчет мороженого?
Глаза Иветты засияли, и она посмотрела на Николь.
Та кивнула, и Чан направился к выходу из магазина вместе с девочкой.
– Нет, оставь ребенка и принеси мороженое сюда.
– Значит, ты мне все-таки не доверяешь? – Он хмуро посмотрел на нее.
– А должна?
Чан пожал плечами и выпустил ручку Иветты из своей ладони. Когда он вышел из магазина, Николь вновь заметила у него фиолетовое родимое пятно. Без платка на шее его было видно почти целиком. Николь сомневалась, что он вернется с мороженым, но он вернулся. Они втроем сели на ступеньках, а потом к ним присоединилась У Лан. Николь поедала сорбет с манго и маракуйей, а другие наслаждались шоколадным и кофейным мороженым. После они все вместе спели несколько вьетнамских песенок. Чан тоже подхватил, и даже Иветта что-то мурлыкала в ритм. Он так дружелюбно вел себя с девочкой, что, несмотря на его экстремистские взгляды, Николь прониклась к нему симпатией.
Через некоторое время У Лан вернулась к себе, а Иветта вышла во двор, чтобы погулять с Трофеем.
Чан повернулся к Николь:
– Ты подумала?
– Насчет чего?
– Чтобы помогать нам.
– Думаешь, можешь подкупить меня мороженым?
– Нет, малышка, – засмеялся Чан, – но ты ведь понимаешь, что живешь среди ложной безопасности? Силы сопротивления растут, на нашей стороне крестьяне.
– Я думала, это вы крестьяне!
– Так и есть, но мне повезло. Дядя оплатил мое обучение, чтобы я пользовался своими мозгами.
– А твоего брата убили из-за того, что он виновен в смерти того французского чиновника? Или из-за контрабанды?
– Нет никаких доказательств того, что он убил человека, а контрабандистом он точно не был. Как я уже сказал, мы считаем его смерть актом возмездия. Для шоу, если тебе так больше нравится.
– Откуда о нем узнали?
– На обеих сторонах есть шпионы. Нам тоже приходится собирать данные о военных операциях французов, как и о вмешательстве Америки.
Николь поморщилась:
– Ты, должно быть, сошел с ума, если решил, что я стану вам помогать.
– У тебя есть друг-американец.
– Скорее был. Он всего лишь торговец шелком и ничего не знает.
– Ты в это веришь?
Николь отвела взгляд.
– Как я уже сказала, он мне больше не друг. Да я бы и не стала шпионить для вас.
– Bá t cá hai tay. Нельзя бегать с зайцами и охотиться с собаками. Придет день, когда ты будешь вынуждена выбирать, кто ты на самом деле – француженка или вьетнамка.
Николь сощурилась, разглядывая его лицо.
– Ты слишком самоуверен, во мне течет разная кровь.
– Скоро ты все поймешь. Ты видела, в каких условиях живут рабочие? Антисанитария, нищета… Разве тебя это не злит?
Чан больше ничего не сказал, но было несложно представить, о чем он думает.
– Когда-нибудь твои глаза распахнутся еще шире, – пообещал он.
После его ухода Николь поднялась на второй этаж и достала маленький кошелек с вышивкой, который нашла здесь в первый рабочий день. Она прижала его к груди, ожидая возвращения Иветты. Прикосновение к кошельку всегда успокаивало Николь, в каком бы подавленном состоянии она ни находилась. Чан своими словами растревожил ее. Перед глазами возник образ парня – зачесанные назад черные волосы, пробивающиеся усы. Было в нем нечто необузданное и стихийное. Он казался Николь даже симпатичным, с полными губами, горящими темными глазами и пламенными юношескими идеалами. Но по-настоящему ее воодушевляла та страсть, с которой он отдавался делу, пусть оно и не сулило успеха.
