Он меня не бил, но все утверждал, что я враг народа, поскольку вовремя не донес в органы на беспорядки, которые творились у нас в цехе. Причем он мне подробно пересказывал рассказы, анекдоты, отдельные фразы, которые велись в нашем коллективе между сотрудниками. Я даже не мог предполагать о том, что это может представлять интерес для органов, но оказалось, что теперь на этих безобидных разговорах, строились самые настоящие уголовные дела, на основании которых мне следователь шил 58 статью и в лучшем случае 10 лет, а в худшем даже расстрел. Однако, если я буду сотрудничать с органами, то мне дадут по минимуму лет 5. Он требовал от меня, что бы я выдал организаторов заговора, явочные квартиры и места, где хранится оружие и взрывчатка. Конечно, я ничего не мог ему сказать по этому поводу, тогда он выходил из себя, но не бил, а прибегал к другому способу – допросы проводил ночами, не давая меня спать. На третью ночь я потерял сознание, и меня отправили в камеру, где я очнулся спустя несколько часов. Иван напоил меня чаем и дал кусочек сухаря, который я с жадностью проглотил. Еще он расспрашивал о том, что требовал от меня следователь, и поинтересовался – подписывал ли я протокол. Я ему сказал, что я ничего не подписывал. Он меня за это похвалил и предупредил, что бы я ничего не подписывал, иначе я подпишу себе смертный приговор. Еще он сказал, что его, возможно, скоро отпустят, потому как не вызывают на допросы, и тогда на свободе он постарается что-нибудь для меня сделать.
Действительно, через несколько дней двери камеры отворились и охранник сказал: "Филипченко, с вещами на выход!" Иван молча собрал свои вещи, но видно было как он волнуется, руки у него дрожали, и он, никак не мог положить свои вещи в вещмешок, ему помог Карл это сделать. Затем Иван попрощался с каждым, обнял меня и шепнул на ухо:" Держись." Иван ушел, и все с нескрываемой завистью смотрели ему вослед, надеясь все же, что и для них когда-то настанет такое время.
Некоторое время меня не вызывали на допросы, и я уж грешным делом подумал, что следователи разобрались в моей невиновности, и собираются меня отпустить. Но не тут-то было. Однажды вечером, перед тем как мы собирались спать, двери камеры открылись, и меня позвали на допрос. Не помню какой это был день, ибо я уже сбился со счета, а извне, мы не получали ни газет, ни весточек от родных и близких, потому потеряли счет дням. У нас только Карл с немецкой щепетильностью вел календарь, отмечая на нарах дни, проведенные в заключении. Это было где-то в середине марта, возможно, даже в мой день рождения. Своего рода работники НКВД, приготовили мне подарок в мое двадцатилетие. Разве мог я предполагать, что встречу эту дату в Советской тюрьме, и с таким нелепым обвинением! Скорее я мог себя представить в застенках фашистов, империалистов капиталистических стран, куда поехал я освобождать трудящихся от рабства. Но вышло совсем не так. И в этот раз меня, действительно, ждал сюрприз – меня ждала очная ставка с Николаем Петровичем нашим бывшим начальником цеха. Правда, я его сначала не узнал, настолько изменился он, только следователь представил меня ему, только тогда я признал Николая Петровича. Затем следователь начал очную ставку, обратился к Николаю Петровичу, что бы тот давал показания. Когда он начал говорить, то у меня земля поплыла под ногами, ибо то, что он говорил было абсолютной выдумкой. Я его и видел всего несколько раз, и не общался с ним никогда , а по его рассказу выходило, что я, действительно, являюсь участником заговора, что в Запорожье я поехал с целью взорвать плотину Днепрогеса. При этом он называл имена людей, которых я вообще не знаю, но якобы вместе с ними я должен совершить взрыв Первого Мая этого года. Называл места, где спрятана взрывчатка, и кто мне должен её доправить в назначенное время и место. Я был потрясен настолько, что не мог ничего сказать, и когда после очной ставки следователь меня допрашивал, я просто молчал, чем вывел его из себя, и он вызвал какого-то громилу, который стал меня обрабатывать меня. После чего я потерял сознание, и меня отправили в камеру. Несколько дней я чувствовал себя, как умалишенным, я ничего не соображал, только говорил :" Что же это делается? Разве можно так лгать? Зачем они это делают?" Карл как мог, успокаивал меня, говорил, что у них есть задача собрать, какой-то компромат на человека, который власти почему-то не нравится. Вот они и из кожи лезут, что бы угодить Хозяину. Его тоже все время вызывают на допросы, и требуют дать показания на директора Сталинградского тракторного завода, ибо заподозрили его в троцкизме. А как он может дать против его показания, когда знает его, как прекрасного специалиста, ибо он руководил стройкой, а затем и стал директором завода. Политические его взгляды тоже не вызывали сомнения в приверженности его идеям Ленина, но кто донес на него, и вот теперь под него органы копают.
После очной ставки меня несколько дней не вызывали к следователю, но в покое не оставили. Вызвали, только теперь снова сменился следователь. Этот начал доверительный разговор. Даже предложил мне закурить, но я сказал, что не курю. Похвально, сказал он, а потом начал расспрашивать меня о семье, о моей работе, обещал даже свидание с родными и Оксаной. Говорил, что я настоящий парень, который не лжет, именно, такими должны быть советские люди, нас никто не победит никакой враг. Ведь у нас много врагов за границей, спросил он меня. Я подтвердил, что это так. Но у нас еще есть и внутренние враги, с которыми надо бороться, ибо они работают на внешних врагов, которые хотят задушить Советскую власть. И долг каждого советского человека бороться с такими людьми. Далее, он требовал меня исполнить свой долг, и назвать заговорщиков. От меня только надо назвать этих людей, и я буду на свободе. Потом он просто называл фамилии моих знакомых и незнакомых людей, что бы я причислил их к заговорщиков. Но я не мог это сделать, хотя силы мои были на исходе, мне хотелось скорее прекратить эту муку, и оказаться на свободе, как обещал следователь. Ведь для этого надо было сделать совсем немного – неужели я враг себе, твердил я себе. Но что-то останавливало
