Я был нежеланным ребёнком в семье моей матери, причиной всех её бед, как считала моя бабка - суровая и хмурая женщина, к которой я попал после смерти матери. Тогда как раз началась перестройка в стране, и мы выживали лишь на пенсию бабки. Она не упускала возможности попрекать меня каждым куском. Я предпочитал встречаться с ней пореже и проводил весь день на улице. Возвращался домой затемно, когда голод в желудке становился настолько невыносимым, что я ощущал лёгкое головокружение от быстрого подъёма по лестнице. Мои уличные друзья заменили мне семью. Хотя даже среди сверстников я чувствовал себя белой вороной. Дворовые компании считали меня слишком высокомерным и странным из-за моего одержимого увлечения литературой. Одноклассникам я наоборот казался опасным и нестабильным парнем. Я часто влипал в неприятные истории, чем ещё сильнее подкреплял неприязнь учителей, сверстников и собственной бабки.
В зимнее время весь день я проводил в подвале дома с кипами старых книг, которые перевёз от матери. Я читал жадно и утолял свой физический голод литературной пищей.
В четырнадцать лет я стал публиковать свои заметки в местной газете. Тогда мне было всё равно, о чём писать: политика, светские сплетни или юмористическая страница. Я занимался своего рода литературной проституцией. Писал то, за что больше платили.
Утром перед школой я бежал в газету со свежими статьями и заметками, там получал деньги, а потом действовал по настроению - чаще всего пропускал школу и пропивал с друзьями заработанные гроши.
В школе я считался ребёнком из неблагополучной семьи. Меня часто вызывали к директору, промывали мозги о необходимости прилежно учиться, если я желаю получить счастливый билет в будущее. Но я упорно игнорировал все наставления. Экзамены сдавал легко, поэтому, несмотря на постоянные прогулы, чисто технически меня не получалось исключить из школы.
Бабка умерла, когда я учился в выпускном классе. Последние два года перед смертью она совсем выжила из ума и перестала пускать меня на ночь домой, поэтому мне часто приходилось ночевать в подъезде, или всю ночь слоняться по городу. Я любил ночную Москву. Фары проезжающих машин, свет фонарей, отражённый в лужах. По ночам почти все люди исчезали с улиц, и я фантазировал о том, что нахожусь один в городе. Иногда я заглядывал в окна чужих домов и пытался представить, каково это - иметь любящую, надёжную семью? Жизни этих людей, собирающихся по вечерам вместе перед телевизором в тёплом свете ламп, казались мне сказочно прекрасными и абсолютно недостижимыми.
Иногда меня приглашал в гости редактор газеты, в которой я продолжал трудиться. Я называл его просто по имени, Виктор, так как с детства терпеть не мог формальности. Он был пожилым одиноким мужчиной, немногословным и немного угрюмым. Я был очень благодарен ему за гостеприимство. Именно он взял надо мной шефство после смерти бабки, пытаясь урезонивать мою буйную голову.
Виктор прививал мне литературный вкус, редактировал мои писательские работы, порой заставляя до поздней ночи переписывать очередную статью. Он показал мне искусство в изнурительном труде писателя. Если до этого я писал чисто механически, подбирая остроумные слова для удовольствия всеядной аудитории газетных читателей, то благодаря моему новому другу, начал чувствовать настоящую красоту и глубину слога. Перед выпуском из школы редактор похлопотал и устроил меня в МГУ на филологический факультет. Он считал, что мой талант должен пройти огранку классическим образованием.
Именно во время учёбы в старших классах я начал особенно остро чувствовать всю свою непохожесть на сверстников. Я был по-настоящему тёмной личностью и ощущал сильную разобщённость с одноклассниками. Их интересы казались мне мелкими и детскими. Наверное, тогда я начал становиться мизантропом. Одноклассницы стали проявлять к моей персоне повышенный интерес, когда слава о моих литературных успехах достигла школы. Внезапно из хмурого и нелюдимого хулигана я превратился в красивого, загадочного и подающего надежды молодого писателя.
Глава 32. КИРИЛЛДевчонкам не давала покоя моя таинственная персона, однако ни одна из них не могла увлечь меня по-настоящему. Их глупый и наивный флирт раздражал, а откровенные попытки соблазнить вызывали отвращение.
Я брал то, что давали, и легко расставался с очередной подружкой. Чем отвратительнее я вёл себя с ними, тем больше новых жертв слеталось на мой огонь. Для девушек я был своего рода вызовом. Каждая новая уверенная с своей женской неотразимости с настойчивостью глупой овцы пыталась добиться внимания волка. Эта странная популярность немного вскружила мне голову, и именно тогда начало формироваться моё тотальное потребительское отношение к женскому полу, которое с годами приобретало всё более и более извращённую форму.
Со временем предсказуемость этой игры начала меня утомлять. Один и тот же сценарий повторялся из раза в раз: выжидаешь жертву, заманиваешь, она сопротивляется для приличия, ты наступаешь, ловишь и наслаждаешься добычей. В итоге я начал преследовать всё более изощрённые цели в своих играх, которые не всегда заканчивались привычной для большинства людей разрядкой. Именно процесс сопротивления и заманивания стал интересовать меня больше всего. Даже секс перестал быть самоцелью.
Моё воспалённое писательское воображение, требующее всё большей эмоциональной подпитки, не давало мне построить хоть сколько-то прочные отношения. В итоге я всегда оставался один, чувствуя очередное разочарование, отвращение к себе и к партнёрше, с которой я танцевал это странное, пугающее и завораживающее танго. Именно одиночество, непонятность и непринятие другими людьми ввергло меня в пучину беспробудного одержимого алкогольно-наркотического безумства, которое, как мне казалось, позволяло мне творить мои мрачные, горькие и лирические истории.
Несмотря на растущую популярность, я понимал, что в моём творчестве чего-то не хватает. Я привык добиваться идеала в образах и словах, но именно это стремление убивало душу текста. Мой добрый товарищ и советчик - бывший начальник и редактор Виктор - говорил, что мне нужно подчинить свои тёмные начала, заставить их работать на искусство. Но я не мог тогда сублимировать ту разрушительную энергию, что рвалась наружу, и только глубже опускался на дно богемной жизни.
Я бросил универ на последнем курсе и полностью погрузился в расхлябанную и беззаботную среду, в которой обитают писатели, музыканты и художники, творцы всех мастей и дарований. Через несколько лет я забросил писательство и выпускал только несколько сборников стихов в год - достаточно, чтобы поддерживать разгульный образ жизни. Не знаю, что стало бы со мной, если бы через пять лет после моего ухода из университета я не попал в тюрьму.
