Любопытно, что нервозное возбуждение, охватившее ее с момента появления Мадо, сопровождалось возбуждением сексуальным. И она не прогнала Эмиля, когда как-то во второй половине дня он влез с улицы в открытое окно, а соседка была на пляже.
Эмиль имел теперь больше досуга, потому что хозяин перестал регулярно заходить в «Монико» днем и его даже видели иногда рядом с Мадо на пляже «Луксора».
Селита подозревала, что Эмиль, дабы выиграть время, избавлялся от части рекламных проспектов, выбрасывая их в сточную канаву.
И он стал бывать у нее и сообщал разные новости. Он был единственный, кто заходил за поручениями в квартиру в «Луксоре», где застал однажды Леона с газетой в руках в кресле на балконе.
— Он выглядел весьма довольным и вел себя как дома. И даже сказал мне, демонстрируя спальню:
— Смотри, как это изящно.
Милостивое расположение к нему Селиты не волновало больше Эмиля так, как в первый раз, но он горячо выразил свою радость.
— Какая вы замечательная девушка! А какая у вас нежная кожа!
Селите же все чаще хотелось чего-то другого. А почему, собственно, графу, который интересовал и отталкивал ее одновременно, не помочь ей? Мысль заняться с ним любовью, испытывая при этом к нему ненависть, не была ей неприятной.
Ей не раз приходило это в голову, и она говорила себе, что поскольку он общается в «Монико» только с ней, то, очевидно, и сам подумывает о том же.
Однажды вечером, чтобы прощупать почву, она тихо сказала, прижимая, как бы случайно, свою грудь к руке мужчины:
— Вот вы много говорите о женщинах, и вы их, видно, хорошо знаете. Но не складывается впечатления, что вы широко используете свои знания на практике…
Он широко улыбнулся и, как ей показалось, испытал какое-то облегчение.
Сразу же недоброе предчувствие охватило ее.
— Вот именно! — сказал он, прищурившись. — Я бесконечно ценю женщин, они могут быть восхитительными подружками. Всю жизнь я жалею, что нет у меня сестры. Я, например, был бы счастлив, если бы как-нибудь вы согласились выпить со мной чашечку чая на набережной Круазетт.
И видя, что она потрясена своим открытием, он спросил ее:
— А когда вы догадались, что я гомосексуалист?
Он не сказал «педераст», а использовал термин более научный и элегантный.
— Вы, кажется, разочарованы?
— Почему я должна быть разочарована?
— Я мог бы стать для вас превосходным другом, ибо вы существо чрезвычайно сложное, а особенно привлекательно для меня то, что вы просто скопище пороков. У меня был один друг, который…
— Спасибо.
— Да ведь в моих глазах это достоинство, и я вам говорю комплимент.
Он уже почувствовал, что что-то сломалось и очарование, если оно и имело место, улетучилось.
— Прошу меня простить. Я ошибся.
Его последние слова были:
— Очень жаль.
С тех пор он больше не появлялся в «Монико», и Селита предпочитала о нем не вспоминать.
— Как ты думаешь, может, стоит сходить спросить, не закончилась ли операция? — задала вопрос Мари-Лу, которой не терпелось вернуться в свою постель.
Было одиннадцать часов. Уже около двух часов Флоранс находилась на операционном столе. Мадо, должно быть, еще спала, если только не лежала, вытянувшись в своем кресле-качалке на балконе, любуясь разноцветными фигурками купальщиков на пляже и парусами, скользящими по бухте.
Но ни одна из них не знала, что в это время Леон вышел в коридор второго этажа и остановил проходящую медсестру.
— Не скажете, откуда я мог бы позвонить?
— Обратитесь в канцелярию на первом этаже.
Там он робко попросил разрешения позвонить, набрал номер «Луксора», который знал наизусть, и был вынужден говорить в присутствии секретарши.
— Это ты? Да… Нет, еще не кончили. Нет же! Никто не может мне ничего сказать… Дверь закрыта…
Его голос упал почти до шепота, и он добавил:
— До скорой встречи…
Это было сказано так нежно, что он мог добавить слово «дорогая».
— Это вы ждете семнадцатый номер?
— Да.
— Разве вас не предупредили, что операция продлится еще не меньше часа?
Так что, если вам нужно сделать какие покупки…
Он было соблазнился, но взял себя в руки. Проходя мимо входной двери у начала лестницы, он увидел четырех женщин, ожидавших в саду, и, помрачнев, высказал несколько нелестных слов в их адрес, как если бы они пришли специально, чтобы пристыдить его.
Не осмеливаясь курить внутри здания, он собрался выйти покурить в саду, но предпочел отказаться от этого намерения.
Длилось это не совсем час, а всего сорок минут. Четыре женщины устали стоять, у них затекали ноги, и они в конце концов уселись на скамье, как в сквере.
Им не пришло в голову, что в клинике есть еще один выход. Наташа услышала, как отъезжает машина хирурга и за ней автомобиль Леона.
— Ты пойдешь туда?
На разведку послали Селиту. Она направилась в канцелярию, стараясь не смотреть на палаты, почти все двери которых были открыты.
— Вы пришли по поводу номера семнадцать?
— Да, мадам.
— Никто не может ее навещать сегодня, и даже нет уверенности, что доктор разрешит посещения завтра. Это маловероятно, и я предпочитаю вас сейчас предупредить.
— А операция?
Секретарша, в обязанности которой входило записывать рождения, болезни, смерти, посмотрела на Селиту так, будто вопрос был неуместен.
— Закончилась, конечно.
— Но…
— У нее еще не прошло воздействие наркоза, и она будет спать до вечера.
— Что сказал доктор? Есть ли надежда?
Это слово также имело для секретарши иной смысл, чем для простых смертных, а может, и совсем не имело смысла, и она посмотрела на Селиту безразличным взглядом.
— Полагаю, что цветов ей пока посылать не стоит. До нового распоряжения, естественно.
— А нельзя ли посмотреть на нее хотя бы в щелочку двери?
— Это невозможно.
— Благодарю вас.
Она присоединилась к остальным, и все четверо направились к выходу. По дороге Мари-Лу решила поприветствовать рукой старичка с третьего этажа.
— Ну и что?
— Ничего не известно, кроме того, что она жива. И, кажется, будет спать до вечера.
— А потом?
Селита могла только пожать плечами. И тогда Мари-Лу заявила:
— Прежде чем пойти и заняться тем же, я хотела бы чего-нибудь выпить и всех вас угощаю.
