по плечам и спинам и громко кричали, что «сегодня в Тимишоаре, завтра во всем мире». И все в это верили. Нашлись люди, которые разбрасывали с грузовиков и раздавали газеты из других городов. Там говорилось, что их жители последовали примеру Тимишоары и поднялись против тирании. Это были не просто города, а промышленные центры, на которых держалась вся страна: Решица, Орадя, шахтерская Хунедоара.
В больнице было пусто. Все, кто мог ходить, были на улицах, глазели в окна или просто стояли на тротуаре возле здания. Половина персонала не вышла на работу, на кухне не приготовили завтрак, и кто-то уже кричал, что это все последствия тирании и травли народа.
Акимов приподнялся на подушке, когда дверь его палаты распахнулась и вошел дежурный офицер Секуритате в белом халате, а с ним двое мрачных типов с тяжелыми подбородками.
– Одевайтесь, – бросив на постель одежду, приказал одни из визитеров на плохом русском языке.
– Что, свобода наконец коснулась и меня? – кряхтя и морщась от боли, спросил Акимов. – Мы с вами идем на демонстрацию? Может, по телевизору лучше посмотрим?
– Не разговаривать! – холодно приказали ему. – Не оказывать сопротивления, не пытаться бежать. Мы имеем приказ в случае попытки побега стрелять.
– Да-а, – ухмыльнулся Акимов, – бегун из меня сейчас первоклассный. Прямо глаз да глаз за мной. Того и гляди сигану через забор.
Спустив ноги с кровати, он стал стаскивать с себя больничную пижаму и надевать рубашку и костюм, с которого смыли кровь, но следы от пуль все же остались. Один на штанине, второй на пиджаке в области плеча. Двигать рукой и ногой было очень больно, еще незажившие пулевые ранения мешали, но Акимов старался не издавать стонов и не морщиться. Поэтому он пытался не молчать, а зло шутить. Так со своими нервами было проще справляться, и реакцию этих троих проверить. Должны же они как-то проболтаться о своих намерениях. Хотя с грехом пополам тут, кажется, русским владеет лишь один.
– А помочь мне никто не хочет? – ворчал раненый, натягивая брюки и пытаясь встать на ноги. – Я вот ширинку застегнуть не могу, а вы смотрите. Неуважение какое-то к советскому дипломату. А Советский Союз, между прочим, вас во время войны не бросил, от фашистов освободил, а вы вот как со мной.
Никто больше не приказывал замолчать. Румыны просто стояли и равнодушно смотрели на него. Но вскоре до Акимова дошло, что люди не просто стоят и терпеливо ждут, когда он оденется. Они прислушиваются к звукам снаружи. Там ведь – вовсю революция и ликующий народ, выступивший против правительства.
«Где-то мы проворонили, – думал Акимов, надевая пиджак. – Знали о недовольствах, знали, что ситуация в стране накалена до предела, знали, что режиссеры из США активно работают и «раскачивают лодку». Вот с днем переворота не угадали. Надо было хотя бы на день раньше приехать сюда и вывезти материалы».
Охранник в белом халате перекинулся несколькими словами с одним из агентов и вышел. Вернулся он через минуту с костылем и подал его русскому. Акимов, снова усевшийся на койку в ожидании, благодарно кивнул и поднялся, теперь уже опираясь на костыль. Агент, знающий русский язык, снова заговорил:
– Идешь между нами, не пытаешься бежать.
– Да понял я, понял, – усмехнулся Акимов, ответив по-румынски. – Я не понял только, чего вы мучаетесь. Толкую же вам битый час, что я советский дипломат. Я в вашей стране работаю, а это значит, что я владею румынским языком. Можете общаться со мной без этих лингвистических сложностей.
Придерживая под руки, его вывели из палаты в пустой коридор. Но свернули не направо к общей лестнице, а налево. Ковыляя и стараясь не стонать, Акимов прошел вместе со своими конвоирами мимо столовой, кухни, продуктового лифта. Вскоре они оказались возле второй лестницы, которой не пользовались ни пациенты, ни персонал. Это был хозяйственный выход, который вел на первый этаж во двор больницы. Акимов за вчерашний и сегодняшний день успел прикинуть в голове план здания и окружающих улиц. В Тимишоаре ему доводилось бывать и раньше, так что представление о городе у него было.
«Можно ударить переднего, – думал Акимов, с трудом спускаясь по лестнице. – Если оступится и упадет, то вполне может себе что-нибудь сломать. Если повезет, то свалит и другого конвоира. А как мне достать заднего? Он в двух шагах позади меня. Кинуть в него костылем? Нет, это будет цирк, настоящая клоунада. Могут огреть по голове и уже бесчувственного затолкать в машину. И я не буду знать, куда и какой дорогой меня везут. Или наручники оденут. Нет, ребята, мне надо оставаться в любом случае в памяти и со свободными руками. Я буду продолжать стонать, кривиться от боли и вздыхать, показывая, как мне трудно и больно и какой я слабый. Моментик вы мне обязательно предоставите, тогда я и постараюсь от вас избавиться».
– Нам не проехать, – со злостью зашептал один из агентов, вернувшись от ворот. Акимов прекрасно его слышал. – Они останавливают на улицах каждую легковую машину. При мне вытащили, избили и куда-то увели двоих. Может, из наших, а может, из милиции.
– Надо спрятать документы и оружие, – предложил другой. – Номера на нашей машине гражданские. В чем они нас могут заподозрить?
– А этот? – зашипел третий, кивнув на раненого русского. – Он может поднять шум, позвать на помощь и выдать нас. Они же все там возбужденные. Порвут на части.
– И что делать?
– Будьте здесь, я схожу позвоню. Не маячьте посреди двора, зайдите внутрь.
Акимов поднял лицо к солнцу, пытаясь почувствовать его тепло. Декабрь, какое уж тут тепло, хоть климат в Румынии и не такой, как в Москве. Скоро Новый год. Как бы хотелось встретить его дома, с женой и дочкой. Праздничный стол, новогодняя программа по телевизору, вкусности для дочери и шампанское для них с женой. Уютно, тепло, рядом самые дорогие люди на свете. А первого января обязательно на Красную площадь…
«Не расслабляйся! – прикрикнул Акимов на себя мысленно. – Ты что, сдался? Рановато, браток! Не этому тебя учили, тебя учили бороться до конца. И гони от себя все посторонние мысли! Да, мысли о доме и семье для тебя сейчас посторонние. Стони и хромай на все ноги сразу, но убеждай их, что ты слаб, немощен и вот-вот потеряешь сознание».
Агент вернулся быстро. По его лицу Акимов сразу понял, что это конец. Иного решения его начальство или американские кураторы не могли предложить. Этого следовало ожидать. Пряча глаза и хмуря брови, старший из агентов кивнул на кирпичные сараи
