делла Мирандола[247], настойчиво призывали к реформам. Тем временем выступил Лютер.
В понтификат Адриана VI{151} (1521-1523 гг.) немногие робкие реформы уже запоздали перед лицом мощного движения в Германии. Адриан мог лишь высказывать свое отвращение к предыдущим привычкам, к симонии, непотизму, расточительству, бандитизму и безнравственности. Опасность лютеранства даже не воспринималась здесь как самая страшная опасность; лишь проницательный венецианский наблюдатель, Джироламо Негро, высказывает предвидение близкой, страшной беды для Рима[248].
В понтификат Климента VII{152} весь горизонт Рима затянуло туманом, подобным той серо-желтой завесе сирокко, который иногда делает там такими вредоносными поздние месяцы лета. Папу ненавидят как в непосредственной близи, так и в отдалении; в то время как недовольство мыслящих людей растет[249], на улицах и площадях появляются проповедующие отшельники, которые предсказывают гибель Италии, даже мира, и называют папу Климента Антихристом[250]; партия дома Колонна вновь поднимает голову; неукротимый кардинал Помпео Колонна{153}, одно существование[251] которого уже является постоянным мучением для папы, решается напасть на Рим (1526 г.), надеясь с помощью Карла V стать папой, как только Климент умрет или будет взят в плен. Для Рима не было удачей, что Клименту удалось бежать в замок св. Ангела; но судьба, которая его ждала, была хуже смерти.
Посредством ряда обманов того типа, которые позволительны только сильным и губительны для слабых, Климент способствовал походу в Италию испанско-немецкого войска под водительством Бурбона{154} и Фрундсберга{155} (1527 г.). Несомненно[252], что Карл V замыслил серьезно покарать Рим, но не мог заранее предположить, до чего дойдут в своем рвении его не получившие оплаты орды. Собрать армию почти что без денег было бы в Германии невозможно, если бы не было известно, что она идет в поход на Рим. Быть может, где-нибудь будут обнаружены письменные поручения Бурбону на случай того или иного развития событий, причем написанные в достаточно мягкой форме, но историки не дадут обмануть себя этим. Католический король и император обязан только счастливой случайности, что его люди не убили папу и кардиналов. Случись это, никакая софистика не могла бы объявить его невиновным в этом. Убийства бесчисленных мелких людей и вымогательства с помощью пыток и работорговли показывают достаточно убедительно, что было вообще возможно при «sacco di Roma»{156}.
Папу, вновь бежавшего в замок св. Ангела, Карл V хотел, даже получив огромный выкуп, передать в Неаполь, и бегство Климента в Орвието произошло, по-видимому, без всякого соглашения с испанцами[253].
Помышлял ли Карл о секуляризации папской области (чего ждал весь мир[254]), действительно ли его отговорил от этого Генрих VIII Английский{157}, останется навсегда тайной.
Но если такое намерение и было, оно сохранялось недолго. В опустошенном Риме проснулся дух церковной и светской реставрации. Это сразу же ощутил, например, Садолето[255]{158} «Если наши страдания, — пишет он, — умилостивили гнев и строгость Божий, если эти страшные наказания вновь откроют нам путь к лучшим нравам и законам, тогда наше несчастье еще, быть может, не столь велико... Пусть о Божьем заботится Бог, мы же видим перед собой жизнь, ведущую к нашему совершенствованию, и ее у нас не отнимет никакая сила оружия; направим же наши дела и мысли на то, чтобы искать подлинный блеск священства и наше подлинное величие и мощь в Боге».
В самом деле этот критический 1527 год значил много, серьезные голоса стали вновь слышны. Рим слишком много выстрадал, чтобы даже при Павле III не стать вновь веселым, в корне испорченным Римом времени Льва X.
К страдающему папству сразу же проявились симпатии как политические, так и церковные. Короли не могли допустить, чтобы один из них притязал на роль тюремщика папы, и заключили для его освобождения Амьенский мир (18 августа 1527 г.). Они использовали для этого в своих целях неприязнь, вызванную действиями императорского войска. Одновременно император оказался в Испании в затруднительном положении, ибо его прелаты и гранды выражали ему решительный протест при каждой встрече с ним. Когда стало известно о предстоящем посещении его духовными и светскими лицами в траурной одежде, Карл ощутил беспокойство, что это может привести к столь же опасным последствиям, как усмиренное несколько лет тому назад восстание комунерос{159}, и отменил это собрание[256]. Он не только не посмел продолжать свое дерзкое обращение с папой, но и, независимо от всякой внешней политики, был вынужден примириться с жестоко обиженным им папой. Настроение в Германии, которое указывало ему иной путь, он также не принял во внимание, как и ситуацию в Германии вообще.
Возможно, что, как утверждает один венецианец, его мучила совесть при мысли о разграблении Рима[257], что ускорило искупление, подкрепленное подчинением флорентийцев папскому дому, дому Медичи. Непот и новый герцог, Алессандро Медичи, вступил в брак с незаконной дочерью императора{160}.
Впоследствии Карл благодаря идее собора сохранил в значительной степени власть над папством и мог его одновременно притеснять и защищать. Но страшная опасность, секуляризация, в частности грозящая изнутри как следствие действий пап и их непотов, была устранена на века благодаря немецкой Реформации.
Также, как именно Реформация обусловила возможность и успех похода на Рим (1527 г.), она вынудила папство стать выражением духовной мировой мощи, возглавить всех ее противников и подняться из «состояния упадка к пониманию фактических отношений». Во времена Климента VII, Павла III, Павла IV{161} и их преемников вместе с отпадением от католической церкви половины Европы постепенно складывается совершенно новая возрожденная иерархия, устраняющая все опасности в собственном доме, особенно непотизм как средство основания государства[258], и в союзе с католическими князьями, преисполненная новым духовным импульсом, она видит свое главное дело в восстановлении утраченного. Она может быть понята только в противоположении к отпавшим от нее. В этом смысле можно с полным основанием сказать, что папство в моральном отношении было спасено своими смертельными врагами. Упрочилось и его политическое положение, став неприкосновенным, правда, под надзором Испании; почти без усилий оно наследовало после смерти своих вассалов (легитимной линии дома д’Эсте и делла Ровере) герцогства Феррару и Урбино{162}. Не будь Реформации, — если это вообще можно себе представить, — все Папское государство, вероятно, давно уже перешло бы к светским властителям.
* * *
В заключение остановимся вкратце на воздействии сложившейся политической ситуации на дух итальянской нации в целом.
Совершенно очевидно, что общая политическая
