class="p1">— Нет, — вздыхаю я.
— А ты заявление-то подавала?
— Зачем?
— А почему бы и нет?
— Зачем тратить силы, когда я знаю, что мне откажут?
— Это же было давно, — говорит Тур и затягивается. — С какой мотивировкой тебе отказали?
— Отсутствие осознания своей вины и раскаяния, — говорю я, уверенная, что он знает. Я смотрю ему в глаза, и он первым отводит взгляд. — К тому же мне некуда ехать, — продолжаю я. — И не с кем встречаться.
Так было и раньше, но мне так хотелось вырваться отсюда хоть на пару часов и почувствовать, что такое снова быть обычным человеком. Когда я узнала, что по-прежнему считаюсь слишком опасной и невменяемой, чтобы находиться среди людей, меня это глубоко ранило. После этого я больше не подавала заявлений об увольнительной. Но, может быть, когда-нибудь я смогу поехать в Стокгольм и навестить Микаэлу. Я задаюсь вопросом, захочет ли она этого.
Тур морщит лоб, словно отказываясь верить, что я не поддерживаю контакты с теми, с кем общалась в предыдущей жизни. Те, кто называл себя моими друзьями, с удовольствием общались со мной, пока у меня была устроенная жизнь, о которой можно было поговорить. Они исчезли до того, как меня отправили в следственный изолятор, и больше о них не было ни слуху ни духу — еще задолго до того, как меня официально осудили. Это я давно могла бы рассказать Туру, будь у меня желание. Случается, на него находит, он бывает вполне дружелюбен, но я не понимаю, к чему его попытки узнать обо мне побольше. Он любит поболтать, интересуясь, что мне нравится и чего хочу от жизни, а в начале расспрашивал меня о Кэти — сказал, что его мама обожала ее песни. Как будто это могло сделать нас друзьями.
По крайней мере, он перестал называть меня Солнечной девочкой — это продолжалось только первые два года. Поскольку я не обращала на него внимания, в конце концов ему надоела эта шутка. Возможно, Туру меня жаль. Но не стоит меня жалеть — даже мне саму себя уже не жаль.
Я снова захожу в помещение и до обеда продолжаю сортировать болты.
Столовая заполняется гулом женских голосов, царапаньем стульев о пол и звоном посуды. Я становлюсь в очередь к раздаче и подхожу к металлическому прилавку и синим ящикам. Тарелки и стаканы сделаны из пластмассы, чтобы мы не могли нанести раны ни себе, ни другим. Я принимаю еду и иду на свое место. Я недавно пересела за стол Адрианы возле окна, но до этого всегда сидела с Ирис и Ольгой, которые тоже отбывают «пожизненку».
Ирис осудили за то, что она убила дядю и его жену где-то в центральной Швеции. Она отравила их, заклеила им рты скотчем и оставила умирать, украв у них деньги. Ходят слухи, она прихватила с собой меньше двухсот крон. Ирис говорит громко и беспрестанно, у нее взрывной темперамент.
Ольга застрелила мужа из его же охотничьего ружья, потом разрубила тело, некоторые части зарыла в саду, а некоторые выбросила в помойку. Если бы те, кто вывозил мусор, не обнаружили это, она вполне могла остаться безнаказанной.
Помимо нас троих «пожизненнок» есть еще Плетка из корпуса «С», осужденная за нанесение тяжких телесных повреждений своей приемной дочери. В течение долгого времени она мучила девочку всякими изощренными способами, чтобы «выгнать из нее зло». Единственная, кто с ней общается, — это Искра, которая сидит за поджог. Она подожгла дом, куда ее бывший муж только что въехал со своей новой семьей, и один из их детей погиб. Эти двое сидят одни в дальнем конце столовой, потому что остальные избегают их, как чумы. Они сами стараются отгородиться ото всех, чтобы избежать нападок — по большей части словесных, но иногда физических.
Мег была раньше моей соседкой в корпусе «С», и в столовой мы обычно сидели напротив друг друга. Она отбывает восьмилетний срок за контрабанду наркотиков. Каждый раз, когда бойфренд обещает ее навестить, она долго красится и брызгает на себя изрядное количество духов, которые ей разрешается держать. Насколько мне известно, он ни разу не приезжал, и все всегда кончается тем, что Мег плачет черными от туши слезами. Она клянется никогда больше не ждать его, но потом он снова обещает приехать, и она придумывает отмазки, почему он не смог в прошлый раз, и по корпусу снова разносится аромат духов. Подозреваю, что с тех пор, как я переехала в корпус «С», ничего не изменилось.
Есть еще те, кто отсиживает короткий срок за мошенничество или кражу, но я с ними обычно не разговариваю. В столовой «краткосрочники» и новички обычно сидят в дальнем конце, как и я сама вначале.
Только я уселась, чтобы поесть, как к моему столу приблизилась молодая женщина с черными крашеными волосами. Руки в татуировках, из выреза футболки торчит голова дракона. Она ставит поднос рядом со мной, осторожно улыбается и выдвигает стул, чтобы сесть.
— Ты не можешь здесь сидеть, — говорю я. Она вздрагивает и отпускает стул.
— О’кей, сорри. Здесь занято?
По ее неуверенности и страху сразу видно, что она новенькая — этакий напуганный кролик, принюхивающийся в ожидании опасности. Она такая, какой была я пять лет назад. Все мы когда-то были такими. Но я ничего не говорю, продолжаю есть, не обращая на нее внимания.
— Ты Линда, дочь Кэти, — произносит она. — Выглядишь не так, как на фото.
Она разглядывает мое лицо, наклонившись слишком близко… Ненавижу, когда на меня так наседают. Я рефлекторно вскидываю ладонь, так что поднос вылетает у нее из рук и с грохотом приземляется на пол. Еда и вода разлетаются по всему полу Все в столовой перестают есть, уставившись на нас. Не слышно ни звука. Женщина берет поднос, неуклюже собирает то, что упало, и пытается прибрать за собой. Задним ходом удаляется от стола и идет к другому, в дальнем конце столовой, где сидят новички. Охранники стоят, уставившись на меня, но не вмешиваются.
«Добро пожаловать в Бископсберг», — думаю я, пока вокруг нарастает шепот.
* * *
Аплодисменты не кончаются, переходят в овации. Со своего места возле сцены я вижу, как публика начинает подниматься, а в свете прожекторов стоит моя мама. Раз за разом она кланяется, приложив руку к сердцу, — жест, означающий благодарность. Она кажется такой маленькой на эстраде перед огромной безликой массой. Между тем она гигант. Ликование достигает крещендо, когда она бросает в зал воздушные поцелуи и готовится еще раз исполнить свой
