вспышки молний в тучевых громадах казались разрывами снарядов при беглом огне. «Эйрбас» еще выше задрал нос, стараясь перепрыгнуть через грозу. Самолет затрясло сразу во всех направлениях – и по вертикали, и по горизонтали. Может, и по диагонали. Мои руки на подлокотниках ходили ходуном, а зуб на зуб именно что не попадал – точно, как в поговорке про замерзающего человека. Вскоре и голову держать прямо мне стало трудно, она дергалась, словно на меня налетела падучая. А со стороны, наверное, я напоминал человека на электрическом стуле. Впервые я осознал утлость этого «эйрбаса», столь монолитно смотревшегося на земле: он скрипел всеми своими переборками и заклепками и вольно ходил во всех сочленениях. Чудилось – еще немного, и они посыпятся. Спереди неслись испуганные возгласы. Очередная воздушная яма оказалась столь затяжной, что меня чуть не вывернуло. Когда же отвратительное ощущение невесомости в кишках прошло, я, скорее, ощутил, нежели понял, что мы уже не летим вверх. Мне показалось даже, что нос лайнера пошел вниз. И в этот самый миг кто-то крикнул: «Пожар! Пожар! Слева!» Я глянул в окошко: из подвешенной к крылу турбины вырывался мощный сноп огня, будто из сопла ракеты. И тут мои вялые размышления о непостижимом разделении во времени меня и моих вещей обрели, наконец, логический итог. Если один поток времени в самолете должен был вытеснить другой, то вытеснить следовало меня. Лайнер просто не мог приземлиться со мной. А из-за меня обречены погибнуть остальные. Хотя в этой истории, во всех ее вариантах, обречены исчезнуть все – и я, и ученые. Не мытьем, так катаньем, не на земле, так в воздухе. «Ни в одном из этих зеркал нет того, чего тебе надо».
Теперь самолет не просто шел носом вниз, а падал, как камень. Колоссальные снежные горы таяли, проносясь мимо иллюминатора, в плотной вате облаков появились разрывы, сквозь которые победоносно прорывалось солнце. Салон выл и визжал на все голоса. Пляшущими чертиками выпали из верхних панелей маски. Что-то кричал по трансляции капитан, но я не разбирал из-за воплей. Мимо меня, разинув рот, пролетела по воздуху стюардесса с длинными красивыми ногами: видно, хотела выйти из кухни к пассажирам в салон, да утратила сцепление с полом. Где она там упала, я уже не видел – в глазах потемнело. Я схватился за уши – невыносимая боль пронзила их. «Бесовское наваждение», – отчетливо сказал кто-то внутри меня голосом отца Константина. Бесовское? Так он же мне молитву против бесов дал! Где молитва? В кармане где-то, да разве сейчас сыщешь? И я забормотал то, что помнил: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут…»
И всё исчезло.
* * *
Очнувшись, я увидел, что по-прежнему сижу в кресле самолета. Болтавшейся перед лицом маски не было, двигатели ровно гудели. Уфф! Слава Богу! Проскочили! Помогла молитва! А что там с горевшим мотором? Я повернулся к иллюминатору, но вместо него обнаружил проход. Что-то было не так. Я теперь сидел в правом ряду, где было три кресла, а не два, как раньше, до обморока. И тогда я сидел один, а теперь имел справа двух соседей – девушку и дородного мужчину у окошка, причем девушка показалась мне знакомой. Приподнятые тонкие скулы, выщипанные брови, длинные накладные ресницы, сиреневая помада… Так это что – Лилу? С сиреневыми губами и ноготками вместо лиловых? Девушка почувствовала мой взгляд, повернула голову, длинно посмотрела мне в глаза. Ведьмины очи! Точно, Лилу. Я молчал, не в силах отвести взор.
– Вам что-нибудь нужно? – холодно осведомилась она.
Я пожал плечами. Что мне нужно? Мне нужно было выжить, и я выжил. Остальное – ерунда. Но откуда и, главное, зачем в самолете появилась роковая Лилу? При посадке я ее не видел.
– Вы меня не узнаете?
– А мы знакомы?
– Виделись в Южноморске, – уклончиво ответил я, понимая, что в этом зазеркалье мы могли и не видеться.
– А вы были в Южноморске?
«Как же не быть, если мы оттуда летим?» – хотел сказать я, но тут краснолицый, щекастый, с короткой толстой выей мужчина потянулся ко мне через Лилу:
– Проснулись? Борис Сергеевич Лосев, если не ошибаюсь?
– Да.
– А я Павел Трофимович Стригунов, ректор Южноморского университета. А это – Ольга Витальевна Глазова, молодой ученый, моя помощница.
Я невольно разинул рот, а потом справился с собой и вяло ответил на рукопожатие Стригунова. Ректор! Почитай, вернулся с того света! С такой апоплексической шеей после инсульта не восстанавливаются! Впрочем, кто сказал, что в этом потоке времени у него был инсульт?
– А вам известно, Борис Сергеевич, что, когда ко мне обратились с просьбой порекомендовать кандидатуры на участие в конгрессе, я назвал и вас?
– Да, спасибо, – пробормотал я, кивнув. Пропади он пропадом, ваш конгресс! Меня сейчас больше занимала мысль, как я оказался в их ряду, а прямо спросить было неловко. Ведь я же не пьян, чтобы такое забыть.
– Ваша книга – серьезный вклад в венетологию, хотя вы, как я понял, не историк. Не знаю, что вы скажете о венетах в своем докладе, но, думаю, он вызовет на конгрессе если не сенсацию, то скандал.
Не знает? Но я же выступал, по словам Кирова! И как я могу еще что-то сказать, если конференция завершилось? Да и тема моя – не венеты, а этруски. И почему он говорит «конгресс», а не «конференция»? Существенной разницы, конечно, нет, но… И тут я увидел слово «конгресс» на шапке какого-то документа, торчащего из пластиковой папки на коленях госпожи Глазовой.
– Это у вас программка, Ольга Витальевна? – поинтересовался я. – Не позволите взглянуть?
– Пожалуйста.
«Международный конгресс венетологов
(Венеция, Италия)»,
– прочитал я в заглавии, не веря своим глазам. Вот оно как, значит… Венеция… Значит, молитва перенесла меня из гибнущего самолета в другой, и летит он уже не в Москву… Разветвленный лабиринт «Аквариума» втягивает меня всё глубже… «Я не могу быть в ответе за происходящее, потому что я не более чем корабль в пустоте»… Венеция? Ну что ж, слетаем на халяву в Венецию. «Ты уже слетал на халяву в Южноморск», – сказал мне давешний голос с издевательскими интонациями Колюбакина. Я словно отрезвел. А что я буду делать в венецианском аэропорту без загранпаспорта? Зависну навечно в зоне прилетов? А может… Дрожащими руками я полез во внутренний карман и тут только заметил, что пиджак на мне другой, светлый –
