доказано, что пострадал он из-за этого дела. Улица Спартака тянулась через весь город, от лесопарка до выезда, и мостов там имелось несколько штук по всей протяженности. Если Леха пошел от завода пешком, то вполне мог нарваться на случайные неприятности, типа той шпаны, от которой мы в прошлый раз удачно отбились… от подобного никто не застрахован. В более теплое время года под мостами ночевали беспризорники, могли и они напасть. Там было весьма удобное место для гоп-стопа, особенно вечером: темно, кусты вокруг, прочие же граждане предпочитают передвигаться на общественном транспорте. Вот разве что взять у Лехи было нечего — гол, как сокол…
— У него что-то забрали? Это ограбление? Где он сейчас?
Морозов нахмурился:
— Прошу отвечать на мои вопросы, а не задавать свои! Твой Носов в областной клинической больнице в хирургическом отделении, можешь там его навестить, если врачи позволят, а теперь говори!..
Ну, я и рассказал, а Петр Михайлович тут же подтвердил, что вчера мы ушли после смены порознь, и о дальнейших планах Носова на тот вечер я ничего не знал. Если надо, медсестра расскажет, что я находился в ее кабинете на процедурах. Про ножик, взятый взаймы, Михалыч не обмолвился ни словом, и я не стал об этом говорить, так же умолчав и о слежке за бригадой Зуева.
Через некоторое время, записав все в блокнот и упрятав его в планшет, сержант ушел, а я тяжело опустился на деревянный поддон. Главное, Леха жив! Крепкая же у него башка — выдержать удар такой силы! А ночь на холоде — это вообще за пределами моего понимания…
А что делать мне? Бежать прямо сейчас в больницу? Но пустят ли к нему в палату? Вряд ли. В реанимацию пропускают исключительно родню, и то не всякую, и уж явно не разрешат зайти промаслянному с ног до головы пацану. Да и что даст мой визит? Я даже традиционных апельсинов с собой принести не смогу… где их взять?..
Тяжелая рука легла мне на плечо. Я поднял взгляд наверх и увидел рядом Михалыча. За его плечами стояли все остальные члены бригады: мощный Казаков, простоватый Воронин и прижимистый Филиппов. Все смотрели на меня по-особому, словно ждали каких-то слов, но я молчал, и тогда бригадир произнес:
— После смены не расходимся. Думаю, Дмитрию есть, что нам рассказать…
Я отработал сегодня, как все, до двадцати двух часов, потом еще два часа переработки по новому утвержденному плану, и, наконец, мы вышли из проходной вместе, четверо угрюмых мужиков и один уставший до полусмерти пацан. На улице было темно, лишь редкие фонари слегка освещали дорогу.
— Давайте ко мне, — предложил Михалыч тоном, от которого не отказываются, — жена в отъезде, дети у тещи…
Жил он в однокомнатной квартире на втором этаже старого, еще довоенного дома, давно требующего ремонта, ветхого и убогого. Впрочем, вид жилища бригадира никого не удивил. Мы поднялись по обшарпанным ступеням, вошли в холодную, темную квартиру и, по приглашению хозяина, не разуваясь и не раздеваясь, прошли в комнату и сели за круглый полированный локтями стол.
Я огляделся. В посудном шкафу между стекол торчали несколько выцветших, еще довоенных фотографий Петра Михайловича с семьей — приятной, чуть полноватой женщиной и двумя малолетними детьми — мальчиком и девочкой на фоне зеленого парка. Прочая же обстановка квартиры оставляла желать лучшего: желтая, давно не обновленная побелка на стенах, потрескавшиеся, сильно скрипящие доски пола, узкая кровать в углу, ширма, и еще две деревянных кроватки в противоположном конце комнаты.
Несмотря на слова бригадира, у меня сложилось впечатление, что в квартире редко бывают люди. Тут царил дух нежилого помещения, который практически ничем невозможно перебить. Но не расспрашивать же Михалыча, куда девалась его семья. Может, поругался с женой, та забрала детей и уехала к матери, может, еще что… явно не мое дело… и не время, чтобы вникать и просить объяснения. Взрослые люди, сами разберутся. Бригадир проводил почти все свое время на комбинате, и в квартиру приходил лишь отоспаться между очередными длинными сменами. Ровно так же делала моя тетя Зина, и я прекрасно это понимал. Времени катастрофически не хватало. Даже полчаса от дома до работы — это потерянные минуты, которые можно и нужно использовать более продуктивно. Поэтому и ночевали в цехах и производственных помещениях, не желая тратить столь драгоценный ресурс, как личное время. Вдобавок, существовал план, а так же обязательства коллектива по его перевыполнению. Танковый корпус сам по себе не появится, его нужно произвести и собрать, машину за машиной — во внеурочное время, после смены.
Петр Михайлович принес три стакана, две кружки и бутылку водки, запечатанную сургучом, и быстро разлил ее содержимое по посуде, не обделив и меня. В качестве закуски имелось несколько луковиц, каждую из которых живо разрезали на четыре части, холодная отварная картошка, пара слегка пожухлых морковок и тарелка квашеной капусты из закромов хозяина.
— Берег для особого случая, но тут сам бог велел… — Мы подняли кто стаканы, кто кружки, и бригадир продолжил. — За нашего Лешу, чтоб он был жив и здоров!..
Чокнулись и выпили, не закусывая. Мгновенно ударило в голову. Димка вообще не пил алкоголь из-за слабого здоровья, и пятьдесят грамм водки накрепко прибили меня к стулу. Я потянулся за четвертиной луковицы, но меня повело в сторону, и сознание решило, что лучше сидеть ровно и не дергаться.
Молодое тело оказалось чересчур восприимчиво к алкоголю. Это я в прежние времена, да в свободное от службы время, мог принять на грудь пару банок коньяка — то есть две по ноль пять, от большего количества меня начинало выворачивать, несмотря на хорошую закуску. Димкино же тело было в этом плане практически девственно, и тренировать его сейчас явно не требовалось, поэтому я прикрыл рукой свой стакан, когда Михалыч начал разливать по второй. Он доразлил бутылку, все молча выпили, а после перешли к вопросам.
Я поразмыслил, слегка плывущим сознанием, и принял решение честно все рассказать. Впрочем, особо много и говорить не пришлось, лишь вкратце поведать странные Лехины сомнения относительно бригады Зуева, без всякой конкретики, и добавить в финале от себя, что вся эта история кажется мне бредовой, а
