— Туда ты отправила первый транш денег?
— Да. — Хестер покраснела. — Это благотворительность.
Алек прищурился.
— У меня было ощущение, что это нечто большее, чем благотворительность. Мне показалось, речь идет о чем-то личном.
— Ну хорошо. — У нее зачастило сердце. Конечно, он не мог не заметить ее заинтересованности. — Ты прав. Я попросила руководство центра, чтобы деньги отдали молодой матери и ее дочери, — призналась она. — Люсия совершенно одна. И она пытается создать лучшую жизнь для своей дочери. Я помню, как держалась за ремешок маминой сумки так же, как Зои держалась за ремешок сумки Люсии.
Алек несколько секунд обдумывал информацию. Доверие, светившееся в глазах Хестер, было таким хрупким, что он не смог противиться желанию узнать больше.
— Расскажи мне о ней, о твоей маме.
Хестер смотрела на мужа, ее золотистые глаза светились мягким любопытством.
— Лучше расскажи мне о своей маме.
Его лицо напряглось, но одновременно на губах появилась принужденная улыбка. Ее вопрос был, в общем, справедлив.
— Она была из благородной семьи с континента. Очевидно, отец увидел ее верхом на лошади на каком-то светском мероприятии и сразу влюбился. Она обожала лошадей, поэтому он построил для нее конюшни, предусмотрев все для разведения племенных лошадей. Это был его свадебный подарок.
— Здорово.
— Да. Они долго не могли завести детей, но в конце концов, родился я, и прошло много времени после этого, прежде чем родилась Фиорелла. Поэтому, должен признаться, меня нещадно баловали.
— Всех иногда надо баловать. — Хестер улыбнулась. — Особенно родителям.
Алек почувствовал, как в груди разливается тепло. Он взял жену за руку и повел на веранду второго этажа.
— Мама обожала лошадей и меня. Они стали нашей общей любовью. — Алек усадил Хестер рядом с собой на диван, откуда открывался самый лучший вид на окрестности — поля, где паслись лошади, густой зеленый лес и море за ним. — У нее был дар общения с ними.
А мой отец был очень занятым и горделивым человеком. А она всегда была веселой и оживленной. Отец был тенью, контрастом ее свету.
— Судя по твоим словам, им было хорошо вместе.
— Да, ты права. Она смягчала его, делала человечнее. Но потом она заболела. Все произошло очень быстро. Отец не снизил свою рабочую нагрузку. Он не желал признавать случившееся. Ничего не говорил мне об этом. Но мне было уже четырнадцать лет, и я не был глупцом. Я остался с ней здесь. Приводил лошадей к ее окну, и мы обсуждали планы на будущее.
— А Фиорелла?
— Она то приезжала, то уезжала. Она была совсем юной, и мама хотела защитить ее. Я тоже. Она каждый день совершала долгие верховые прогулки. У нее была гувернантка. А я сидел с мамой и читал ей. Но ее состояние ухудшалось очень быстро, быстрее, чем мы могли ожидать. Я хотел позвать специалистов, но она запретила. Все это время мы с ней были только вдвоем.
Ужас того утра, ярость из-за своей беспомощности в одночасье вернулись, выбравшись из того маленького сосуда, в которых он держал их все эти годы.
— Я не мог ничего сделать. Не мог ей помочь.
Он до сих пор был в ярости из-за этого.
— Ты все же кое-что сделал, Алек, — тихо сказала Хестер. — Ты был с ней. Она была не одна. Разве это не самое лучшее, что можно сделать в такой ситуации? Ты был с ней.
Алек ничего не ответил.
— Никто и ничто не может остановить смерть, — добавила она. — И остаться в одиночестве в такой момент — ужасно.
Алек повернулся к жене. В свете восходящей луны ее глаза светились. Она знала, что такое одиночество. Она понимало это. И мир снизошел на его израненную душу, медленно, но он был словно легчайший бальзам на старую рану, тонкий, словно паутинка, слой утешения.
— А что было потом? — спросила Хестер.
Алек непонимающе уставился на нее.
— Ну, потом. Как вы справились — твой отец, Фиорелла, ты?
— Их здесь не было.
— Твой отец не приехал за тобой? — не поверила Хестер.
— Он больше никогда не приезжал сюда. — Алек закашлялся. — Он оставался во дворце, и ее тело привезли туда. Меня тоже. Он не желал уезжать, хотел спрятаться там навсегда. Мне приходилось с боем вырываться сюда. Я не хотел, чтобы конюшни закрылись. Здесь работало много людей, и они выращивали отличных чистопородных рысаков.
— И это был проект твоей матери, — добавила Хестер.
— Ну да. — Алек тяжело вздохнул. — Она вложила в него душу. — Как же он мог допустить, чтобы проект рухнул? — Я не хотел, чтобы ее наследство пропало.
Но было очень трудно вернуться и снова увидеть маленькую комнатку на первом этаже, где она провела свои последние дни. Было ужасно прийти туда одному, когда ее уже не было на свете. Она ушла навсегда, и семья практически распалась.
— А Фиорелла?
— Гувернантка держала ее при себе и все время чем-нибудь занимала. Она была в порядке. Но отец весь ушел в работу, став еще более строгим, и контролировал нашу жизнь до мелочей. Думаю, таким образом он справлялся с ситуацией.
— А как ты справлялся с ситуацией?
Алек пожал плечами:
— На самом деле никак.
— Никак?
— Ты имеешь в виду мою социальную жизнь? — спросил он, чувствуя себя измотанным и до странности обиженным таким предположением. — Возможно. Я ни о чем не думал.
— Возможно, в этом все дело. Если ни о чем не думаешь, это не причиняет боли, да?
Алек почувствовал себя словно лишенным кожи. Возможно, она права. Возможно, это был не простой побег. Он хоронил разочарование и горе. Но ему нравилось быть принцем-плейбоем. Ему нравилось давать всем и каждому понять, что никогда не остепенится. Только потом умер отец, и вступило в силу то глупое требование. Он был вынужден вступить в отношения, которых никогда не хотел. И до сих пор не хочет. Или что-то изменилось?
— Значит, теперь ты управляешь этими конюшнями, скорее, племенным заводом. — Она огляделась. Это еще один способ справиться с ситуацией — укрепить и расширить ее наследство, продолжить дело, которое она так любила, когда была жива.
Алек с трудом сглотнул, не в силах говорить.
— И ты освободил Фиореллу от королевской ноши.
— Конечно. — Алек снова обрел способность дышать. — Это было легко. Она не должна быть привязана к Трискари, так же как…
— Как ты.
— Это судьба. — Алек снова пожал плечами. — Случайность рождения. Теперь я просто должен делать свою работу наилучшим образом.
— Тебя волнует, справишься ли ты с работой? — Хестер искренне удивилась. — Ты серьезно?
