скромными они не были к концу 1922 года. Главная задача, ради которой и создавалась «всемирная партия» коммунистов — перекинуть мостик от Российской революции 1917 года к современной европейской политике — так и осталась невыполненной. Досталось не только лидерам Коминтерна, но и его зарубежным приверженцам: «иностранные товарищи подписали, не читая и не понимая» упомянутую резолюцию. Данный вывод можно было понимать и гораздо шире, как их неспособность понять опыт большевизма, а может быть, даже как признание несовпадения этого опыта и европейских реалий.
Выступление В. И. Ленина на Четвертом конгрессе совпало с пятой годовщиной Октябрьской революции
[Из открытых источников]
Делегаты конгресса наверняка удивились (а его организаторы — вдвойне!), услышав следующие слова докладчика, обращенные к каждому из них в третьем лице: «…они не могут удовлетвориться тем, что повесят ее [резолюцию. — А. В.], как икону, в угол и будут на нее молиться. Этим ничего достигнуть нельзя. Они должны переварить добрый кусок русского опыта. Как это произойдет, этого я не знаю. Может быть, нам окажут большие услуги, например, фашисты в Италии, тем, что разъяснят итальянцам, что они еще недостаточно просвещены, и что их страна еще не гарантирована от черной сотни. Может быть, это будет очень полезно»[199].
Представляется крайне важным, что Ленин завершал свой доклад не воспеванием нового революционного подъема, а предупреждением о том, что европейское общество ждут испытания совершенно иного рода. Выйдут ли коммунисты победителями из этих испытаний, смогут ли на деле противостоять натиску фашистской «черной сотни» — этот вопрос в последнем выступлении вождя перед Коминтерном оставался открытым.
Некоторые участники Конгресса почувствовали во время речи вождя, что он превратился в живую икону, уходящую в иной мир, и поднялся на трибуну только под нажимом своих соратников. Вот впечатление, оставшееся у известного немецкого художника Георга Гросса, который прибыл в Москву как «сочувствующий пролетариату»: «Я хорошо помню Ленина. Он неожиданно оказался среди нас, тщательно отобранных и просеянных, снабженных особыми пропусками в кремлевском зале, декорированном красным… В нем не было ничего, внушающего страх или беспокойство, ну разве что загадочный прищур, который в татарских глазах совсем не обязательно означает улыбку.
Он пожал нам руки, его сопровождали секретарша, Бухарин и Радек. Все произошло очень быстро и без каких-либо формальностей. Ленину предстояло выступать. Симпатичный американский корреспондент Альберт Рис Вильямс, стоявший рядом со мной, сказал, что Ленину (он выступал по-немецки) из-за болезни трудно подбирать слова и он то тут, то там теряет мысль. Иногда — мы стояли достаточно далеко от Ленина — было слышно, что ему тихо подсказывали слово или дату. Я был обескуражен. Когда Ленин закончил свою, примерно часовую речь, раздались бурные аплодисменты, и он сразу же, опираясь на своего врача, покинул трибуну»[200].
Если такие чувства обуяли буржуазного «попутчика», что же говорить о коммунистах первого часа, которые видели, как сходит с исторической сцены обожествленный ими человек, подкошенный неизлечимой болезнью. Французский синдикалист Альфред Росмер писал о том, что для многих делегатов, знавших его лично, Ленин оставался все тем же, «но некоторые уже не могли предаваться иллюзиям. Перед ними стоял человек, над которым витал призрак паралича: черты его лица оставались неподвижными, его поведение выглядело механическим, его обычно простой и уверенный язык уступил место паузам и запинаниям. Иногда он не находил подходящего слова. Товарищ, которого приставили в помощь Ленину, явно не справлялся со своими обязанностями, так что Радек отодвинул его в сторону и сам принялся за дело»[201].
Джованни Джерманетто
Июль 1924
[РГАСПИ. Ф. 492. Оп. 2. Д. 203. Л. 1]
Впрочем, иностранные собеседники вождя (хронология их встреч во время конгресса была скрупулезно реконструирована советскими историками) отдавали себе отчет в том, что прикоснулись к сакральной фигуре, описывать которую в прозаических тонах просто не имели права. Итальянский коммунист Д. Джерманетто увидел эту фигуру совсем другой: «Ленин был в прекрасном настроении, веселым и дружественным. Он беседовал почти к с каждым из нас по-французски или по-итальянски. Расспрашивал о нашей партийной работе, узнавал, из каких мы приехали городов и областей, интересовался борьбой рабочих в каждой местности и слушал ответы делегатов с таким вниманием, с каким был способен слушать великий учитель рабочего класса»[202]. Как известно, каноническое описание жизни и деяний Христа дали четыре евангелиста. После смерти Ленина аналогичной работой занялся целый институт, без малого семь десятилетий стоявший на страже его светлого образа[203].
Письмо В. И. Ленина Л. Д. Троцкому о тактике Коминтерна
18 ноября 1922
[РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 24439. Л. 1–3 об.]
В работах Ленина, написанных в 1923 году и вошедших в историю как его политическое завещание, практически ничего не сказано о дальнейшей судьбе Коммунистического Интернационала. Отдавая себе отчет в том, что перспектива мировой пролетарской революции отодвинулась в неопределенное будущее, вождь сконцентрировался на проблемах, связанных с дальнейшим существованием Советской России, оставшейся во враждебном окружении. При этом он развивал идеи своего доклада на Четвертом конгрессе, неоднократно повторив, что коммунисты, ставшие хозяевами страны, должны «учиться и учиться», овладевая всем богатством человеческого опыта. Причем он сознательно оставлял открытым вопрос, «относится ли это к пролетарской или буржуазной культуре»[204].
Последний из ленинских документов, целиком посвященных коминтерновской проблематике, — письмо Троцкому от 18 ноября 1922 года.
Уже после того, как на пленарном заседании конгресса состоялась острая дискуссия о вступлении коммунистов в «рабочее правительство», в которой доминировали представители левого крыла КПГ, вождь поинтересовался, не приведет ли это к отстранению умеренных лидеров партии, в частности вышедшего из «Союза Спартака» Эрнста Мейера? И предложил принять на будущем съезде КПГ «письмо против фракций и придирок», т. е. взять курс на внутреннее сплочение партии германских коммунистов.
Но основной темой письма был вопрос о будущем Французской компартии (ФКП), поскольку Троцкий считался в нем главным специалистом. После бесед с членами французской делегации Ленин пришел к идее об интеграции в руководство компартии («партия — дрянь. Улучшить ее нельзя. Раскол? Еще хуже будет») леворадикальных представителей профсоюзного движения, даже несмотря на то, что многие из них являются анархистами. Следует выбрать меньшее зло: «Недоверие к партии всеобщее, у всех (даже коммунистов) во Франции. Сделаем прыжок… Уверяют, что тогда все рабочие революционеры войдут в партию»[205].
В. И. Ленин во время болезни в Горках
Не ранее
