проведённому в Цитадели. Но это ему ничуть не мешало: наоборот, ему по-своему нравилось это сюрреалистическое безвременье, в котором от него наконец-то никто ничего не хотел, и можно было просто побыть в этом странном, вымороченном месте… наедине с самим собой. Тим даже не догадывался прежде, насколько мучительно ему этого не хватало до сих пор.
Человеческое тело здесь казалось условным и не совсем настоящим, словно картинка в компьютерной игре. Даже одежда не пачкалась и вроде бы даже не мялась, всё время возникая из ничего заново, как только Тим возвращался из зверя – именно та, в которой он себя представлял в момент возвращения. «Стабильная и изменяемая материя… Материя, управляемая мыслью», – так, кажется, объясняла донья Милис.
Это всё равно решительно невозможно было осознать человеческим разумом, так что довольно скоро Тим бросил даже пытаться. «Я верю в то, что я вижу, так?» В конце концов, мало ли каких механизмов он ещё не понимал в этой жизни…
Он не умел больше ощущать сонливость или физическую усталость, которую помнил по внешнему миру, но для бодрствования в Цитадели тоже было немало пространства. Тим довольно скоро нашёл себе уголок, который ему сейчас уже хотелось начать называть «своим». Куда он мог уйти, лечь на мягкую пружинящую губку из чёрно-красного плотного мха, растущую из пола, и рассматривать своды, на которых, словно россыпи звёзд, мерцали бело-зелёные камни-светлячки. А когда ему это надоедало, он вставал и шёл бродить по Цитадели. По бесконечным гулким коридорам, стены которых были усыпаны зеленовато-серыми светящимися кораллами. Мимо узких закоулков с плоскими потолками, усеянными острыми хрустальными шипами, мимо пахнущих мокрым илом подземных ручьёв со стеклянными камешками на дне, которые объединялись в бурные потоки и потом обрушивались со стен вниз могучими искрящимися изумрудными водопадами. По широким каменным мостам без перил (да и зачем нужны эти перила, если ты умеешь летать?) над мерцающими белым и золотым громадными туманными провалами, ведущими, казалось, прямиком к центру Земли.
Всё вокруг было так необычно и волшебно, только вот Кейр как-то очень уж быстро освоился, словно бы вдруг наконец попав в давно желанный мир, а Тиму всё ещё было временами… не плохо, нет, и даже нельзя сказать, чтобы слишком неуютно. Просто очень странно. Он уже смирился с тем, что всё это происходит с ним наяву, и ни по чему не скучал, – да и по чему ему было скучать, в самом-то деле, не по школе же или по своей комнате в тёткиной квартире? А по родителям он вполне мог скучать и отсюда…
Но всё равно всё было таким странным – и чужим, совсем чужим. Хотя донья Милис всегда была добра к нему, и отвечала Тиму на все его вопросы, когда он решался их задавать, и учила осваивать техники скачка и стяжки, и рассказывала ему разные истории о Погибшей Планете. Но Правительницу он видел в последнее время совсем редко, остальные же…
– Тебе чего, так жалко бедолагу Вельза, что ли? – хмыкнул Кейр. – Да ну поделом же ему досталось, нечего было язык распускать, целее б остался. Тем более что он уже опять как новенький.
– А что, если бы тебе тоже вот так вот… досталось? – медленно спросил Тим.
– Мне-е-е? – протянул Кейр, подгибая под себя одну ногу. Нахмурился. – Ну… знаешь, это определённо было бы не айс, но тоже было бы поделом, наверное. Не гавкай, пока не дорос.
– Значит, тебе нравится здесь?
Кейр всплеснул руками:
– Да ты что! Тебе же мир предлагают, бро. Весь мир, ага? И нечеловеческую силу. Какой дурак вообще может от такого отказываться! То есть, конечно, за это надо платить. Ну… – он запнулся. – Может, и кровью иногда. Но это… ну, как бы правила игры, что ли, так? Нарушаешь правила – огребаешь по морде. А ты что, видел где-нибудь другую жизнь?
Тим медленно покачал головой.
– А знаешь, ты прав, – сказал он. – Пожалуй, не видел.
* * *
Верене хотелось кричать, но мышцы глотки как будто свело судорогой, так что она не могла издать ни звука. Она пятилась и пятилась от двух наступающих на неё высоких клювастых фигур, нереальных и жутких, как оживший ночной кошмар, пятилась, пока не упёрлась спиной в подоконник.
Из открытого окна тянуло ночной прохладой. Далеко-далеко внизу сигналили машины.
…раньше под её окнами был пустырь, и каждый декабрь там разбивали рождественскую ярмарку с колесом обозрения…
Верена прижала руки к груди и сделала глубокий вдох враз пересохшим горлом, розовые шрамы на запястьях как будто полоснуло бритвой.
У неё ничего не получалось.
Острые загнутые когти на отливающей воронёной сталью жилистой лапе одного из монстров ярко вспыхнули, засветились тусклым синим светом и вдруг начали удлинняться.
…Однажды вечером с колеса обозрения, из самой верхней кабинки, спрыгнул мужчина и разбился насмерть. Интересно, кого он увидел перед смертью? Кто его подтолкнул?..
…Она ведь сумела это сделать тогда, в кампусе. Пуля учила её держать равновесие в воздухе.
Как же страшно…
Кончики кривых стальных когтей, словно примериваясь, коснулись левой стороны её груди, надрывая тонкий джемпер, и Верена успела разглядеть, как свечение их начинает легонько пульсировать в такт с ударами её безумно колотящегося сердца. Показалась кровь.
В следующий миг монстр отвёл страшную мускулистую лапу для удара.
«Мамочка, папочка, пожалуйста, простите меня…»
Верена резко оттолкнулась ногами от пола, опрокидываясь навзничь, и полетела вниз.
Внутренности обожгло плеснувшим адреналином, она раскинула руки, зажмурившись от ужаса, – и тут за спиной её распахнулись гигантские серебряные крылья.
Верена понимала, что ей надо бежать, надо как можно скорее вновь становиться человеком и нырять вниз, в толпу, может быть, в метро или в переполненный автобус, и тогда может быть, только может быть, она выиграет время, и они её потеряют. Всё её существо кричало об этом, но она понятия не имела, как ей это сделать. Верена физически не могла больше отпустить зверя, от дикого страха будто бы вовсе разучившись им управлять.
«Чтобы взлететь, надо остановить взгляд на точке, в которую хочешь подняться, и потянуться к ней», – вспомнила она наставления Пули.
…Верена подняла глаза на серебристый шар телебашни, светящийся на фоне иссиня-чёрного беззвёздного неба.
Её как будто подхватило восходящим воздушным потоком и стремительно потянуло вверх, кувыркая на лету. На миг она с невозможной высоты увидела собственный дом, розовую крышу торгового центра, тускло светящиеся в темноте ниточки улиц и тёмную изогнутую полосу Шпрее, исчёрканную полосками мостов, – а потом земля косо ушла вбок, а к Верене с двух сторон метнулись
