И все же ей хватило самообладания удержаться от безумного истеричного смеха. Она поняла, что если даст волю чувствам, то очень скоро ее смех превратится в крик боли. А так не годится. Она сейчас в цивилизованном мире, где принято сдерживать эмоции. И этому светскому навыку обязана научиться. Немедленно. Сию же минуту.
Еще Моника знала, что не сможет улыбнуться и поздравить Стива с успешным розыгрышем. Потому что слишком бесхитростна для этого. Такой всегда была, такой и останется. Простой и открытой, как тот Луг, живущий по естественным законам природы. И вот что ей сейчас нужно — щедрое безвозмездное тепло этого зеленого прибежища.
Моника повернулась и бросилась вон. Подбежав к Проныре, вскочила на него с ловкостью человека, с малолетства привыкшего ездить на неоседланных лошадях. В ответ на нетерпение седока, конь круто развернулся, но в этот миг мощная рука схватила повод, заставив гнедого остановиться.
— Стой, старина! Ну, тихо, тихо! — произнес Стив, сдерживая попытки коня вырваться. И только когда Проныра, всхрапнув, успокоился, поднял глаза на девушку.
Осунувшееся лицо Моники было неестественно белым. У нее вообще был вид человека, получившего неожиданный удар и теперь искавшего способ избежать новых ударов. Отвернувшись от Стива, она глядела вдаль на вершину за Лугом Диксона, изнывая от нестерпимого желания умчаться прочь. И вдруг Стив понял, что сейчас Монике больше всего хотелось бы оказаться на Лугу, где отсутствует время, где царят тишина и покой. Ему хотелось того же. Но теперь Луг был для него потерян, выбит из рук ковбоем, не умеющим держать язык за зубами.
Он выругался. Моника отшатнулась и попыталась овладеть поводом. Ничего не вышло. Пальцы Стива не шелохнулись.
— Я сто раз пытался рассказать тебе все, — хрипло произнес он.
Моника опять потянула за поводья. Они не поддавались. Поняла — ей не удастся попасть на спасительный Луг, не поговорив сначала со Стивом. Угрюмо глядя в сторону, она произнесла:
— Пытался, но не рассказал. — И даже попыталась улыбнуться, хотя из этого ничего не вышло. — Ведь рассказать — означало испортить шутку. Я понимаю. Теперь…
— Никакой шутки не было! Но после того как мы стали любовниками…
Стив увидел, как при слове «любовники», Моника вздрогнула, краска бросилась ей в лицо. В этот момент она была такой уязвимой, такой беззащитной! Невинной. Хотя уже не невинна. Он отобрал у нее невинность. Нет. Она сама отдала ему. Разве не так?
Она стала любовницей ковбоя по имени Стив. А я — босс Дик. Почему я ей не сказал?
Проклиная себя и заодно весь мир, распаляясь от угнетающих мыслей все сильнее, Стив нырнул под голову коня и, сделав шаг, оказался лицом к лицу с Моникой.
— Не знаю, почему я чувствую себя таким виноватым, черт побери! — рявкнул он. — У меня была веская причина не говорить тебе, кто я такой!
— Да, конечно, — без всякого выражения произнесла она, по-прежнему глядя поверх головы Стива на вершину горы. И опять тихонько потянула поводья. Без толку. — Могу я ехать или ты хочешь забрать свою лошадь?
Осторожные вежливые слова Моники еще больше разозлили Стивена.
— Ты знаешь, почему я не сказал! И нечего тут разыгрывать невинность! — сердито бросил, он одной рукой стискивая поводья, другой — бумажный пакет.
— Да. Из-за твоей шутки.
— Не было шутки! И тебе это распрекрасно известно, черт побери! Я не говорил, кто я такой, потому что не хотел увидеть в твоих глазах жажду денег вместо любви! Так какого дьявола я должен чувствовать себя из-за этого виноватым? А теперь, прежде чем мне ответить, потрудись понять еще кое-что. Я знаю, ты приехала в Америку искать мужа, который жил бы, как твои родители, или у которого хватило бы средств, чтобы тебе не понадобилось привыкать к отсчету времени по минутам. — Стив видел, как от каждого его слова Моника приходит все в большую и большую растерянность, но это лишь сильнее распаляло его злость. — Ты не подготовлена к жизни в нормальном, мире и знаешь это, — продолжил он резко. — Первобытное исчисление времени не годится для Америки двадцатого века. Вот ты и отправилась охотиться за каким-нибудь богачом или антропологом, а кончила тем, что отдалась мне, хотя я был беден и уж наверняка не собирался корпеть над изучением первобытных племен. Я взял то, что ты предложила, и никогда ни черта тебе не обещал, ни насчет женитьбы, ни насчет чего-то еще. Так что хватит строить из себя оскорбленную девочку. Ты знала, что лето кончится, с ним и я, а потом ты спустишься вниз и уедешь, чтобы броситься в объятия этого заумного антрополога, которого доктор Мэрлок тебе подыскал.
Стив не спрашивал себя, почему от одной мысли о том, что Монику ждет какой-то мужчина, сердце его сжималось, а разум кипел от убийственной ярости. Он не задавался вопросом о своих чувствах — слишком был зол от сознания, что нечто дорогое ускользает из его рук. А он так нуждался в Монике! Как в воздухе. И боролся за нее, как боролся бы за глоток воздуха. И все равно нес потери — он терял Монику. Стив знал, что так будет, но не думал, что так скоро и так больно. Это приводило его в бешенство.
Поводья медленно поползли из его сжатой ладони.
— Нет! — рявкнул он и сильнее сжал их. — Поговори со мной, черт побери! Не уезжай так, словно меня вообще не существует!
Моника взглянула на Стива.
Он ожидал, что глаза девушки выдадут ее расчетливость и страсть к деньгам. Но не увидел ничего, кроме той же самой тьмы, которая окутала его собственную душу. В глазах девушкибыла боль, утрата, горе. Но странно — не было гнева.
Его отсутствие озадачило Стива.
— Я ничего не знаю ни про какого заумного антрополога, — сказала Моника, тщательно подбирая слова. Она не сердилась, потому что не могла себе этого позволить, не потеряв полностью контроля над собой. — Родители послали меня сюда, чтобы я нашла себе мужа, но я не за этим ехала. Хотела выяснять, кто я. Ведь я не принадлежала ни к одной из тех культур, среди которых росла. Всюду была всего лишь белой пришелицей, знающей чересчур много чужих традиций, чужих богов, чужих привычек. Я думала, что мое место должно быть здесь, в Америке, где съехались люди всех цветов кожи и где традиции — это то, что создают семья и общество, и то, что людей поддерживает. Но ошибалась. Мне не место здесь. Это, наверное, я заумная. А то, что бедная, — не беда.
— Ты ничего не говоришь о нас, обо мне, о тебе, — холодно заметил Стив.
Моника закрыла глаза от пронзительной душевной боли, лишившей ее последних сил.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты обижена и расстроена, потому что я тебя обманул! А я зол, как сто чертей, на всех и себя самого. Но помимо этого между нами ничего не изменилось. Я смотрю на тебя и хочу тебя так, что едва стою на ногах. И с тобой, вижу, происходит то же самое. Мы нужны друг другу. Ничего не изменилось.
Моника посмотрела на жесткую линию рта Стива, серое пламя глаз и поняла, что он прав. Даже сейчас, когда ее убивала боль, она желала его так, что от этого кружилась голова.
