храма не хватило денег на требуемый властями ремонт храма, который в результате был закрыт. Когда я спросил епископа Калужского Доната: «Правда ли, что у вас закрыли церковь», – он мне ответил: «Да знаете ли, это был громадный храм, а молящихся всего пять-шесть старушек… вот и пришлось закрыть храм». Но кто этому поверит? Всюду храмы переполнены и их не хватает, а тут всего пять-шесть старушек! – Прим. арх. Василия.) Снова возвращаясь к теме советского патриотизма, митрополит Алексий сделал важное и очень характерное для нашего Собора разграничение, кому этот «советский патриотизм» обязателен, а кому нет. Он сказал: «Я хочу прежде всего отметить, что мы: архипастыри, пастыри и миряне – все граждане Советского Союза, исполнены высокого чувства советского патриотизма, определяющего наше отношение к его задачам и к тому обществу, частью которого мы являемся. Мы преследуем одну общую цель – установление на всей земле мира и справедливости… Однако это обстоятельство отнюдь не означает отсутствия у нас уважения к тем членам нашей Святой Церкви, которые являются гражданами иных государств и отличаются от нас своими взглядами. Ибо нас всех объединяет общее стремление всемерно трудиться над укреплением мира и дружбы между всеми народами. <…> Мы верим, что эта программа миротворческой деятельности Русской Православной Церкви, ее архиереев, клириков и мирян, созвучна взглядам членов настоящего Освященного Собора и поддерживается вами».
Доклад митрополита Алексия продолжался час и три четверти. Сидевший за мною диакон о. Сергий сказал мне: «C“ est un assommoir»[27]. И рассказал, что многие из членов Собора мирно похрапывали, пока митрополит Алексий громил империализм.
А один провинциальный батюшка заметил: «А какое нам дело до всех этих войн в Индокитае… и еще не знаю где? Ну жалко, конечно, что людей убивают… вот мы и молимся: “Господи, даруй им мир”. Наше дело молиться, а не лезть в чужие дела и политику».
В конце своего выступления митрополит Алексий сообщил, что завтрашний день будет посвящен выступлениям членов Собора. Все желающие выступить должны записаться сегодня в секретариате. На этом заседание закрылось. Было около 21 часа, я пошел и записался в список выступающих.
Уже на выходе из трапезного храма ко мне подошли и сказали, что митрополит Никодим просит меня вечером ужинать вместе с ним. Я сразу подумал, что это, видимо, связано с моим выступлением на следующий день на Соборе. Очевидно, митрополит Никодим хочет как-то на меня повлиять. Или настаивать, чтобы я не выступал на Соборе? Словом, я был, скорее, недоволен, что меня приглашают на частный ужин к Никодиму. Как бы то ни было, я направился в ту часть Духовной Академии, где намечался ужин, и занял место у столика, где митрополит Никодим обычно обедал. Через несколько минут он пришел, и мы пересели за другой, большой стол в глубине зала… Сначала мы беседовали одни, но через некоторое время к нам присоединился епископ Филарет, потом – епископ Ювеналий, еще позже – митрополит Антоний. Я был убежден, что они пришли не случайно, а нарочно не к началу нашей беседы… особенно митрополит Антоний.
Сначала Никодим, как он обыкновенно поступает в подобных случаях, хотя и спросил «мимоходом», записался ли я выступать завтра, говорил на всевозможные темы, не относящиеся прямо к делу. Наконец, он вдруг прямо меня спросил, о чем я собираюсь говорить на Соборе завтра. Я так же прямо ответил, что исключительно о постановлениях 1961 года, так как это единственный действительно важный и серьезный вопрос, по которому у меня разногласия с предлагаемыми решениями на Соборе. Более того, я уточнил, что буду говорить исключительно о канонической стороне, о нарушении принципа единства церковного управления, сосредоточенного в лице епископа. Это единство нарушается постановлениями 1961 года.
– Вы, конечно, свободны выступать, как Вам угодно, – произнес митрополит Никодим. – Но мой Вам совет этого не делать. Вы вызовите против Вас только раздражение епископов. Каноны мы и сами хорошо знаем, скажут: чего Вы приехали учить нас канонам. Вы принесете вред Церкви.
– А как же Вы говорили, – возразил я, – что никакого вреда для Церкви от моего выступления не будет? Или, может быть, лично Вам мое выступление повредит?
– Мне? Нисколько! Наоборот, если Вы выступите, я в ответ выступлю против Вас с филиппикой, и это будет там, где нужно, вменено мне только в заслугу. И я скажу, что Вы требуете от нас строгого соблюдения канонов, а сами, когда это для Вас удобно, их не соблюдаете. Из этого выйдет спор, неполезный для Церкви… вот и выйдет, что Вы повредите Церкви.
Мне показалось, что это было, скорее, похоже на своеобразное «передергивание», со стороны митрополита Никодима, «смысла пользы и вреда» для Церкви.
– Так Вы считаете, что это вред? А ряд архиереев, здешних архиереев, считает, что постановления 1961 года вредны для Церкви, и советует мне выступать.
– И кто же эти архиереи? – спросил митрополит Никодим.
– Я этого не могу Вам сказать.
– Да и не надо, я и так их знаю. Я обо всех архиереях знаю, кто что думает… они у меня все, как на ладони, – с улыбкой сказал митрополит Никодим.
– Может быть, Вы их всех и знаете, они все здешние, но имен я Вам все равно не назову, – ответил я.
– Не называйте! – продолжал митрополит Никодим. – Я Вам сам скажу. Один из дальней окраины, другой тоже, но несколько ближе, а третий из центральной России.
Я, конечно, догадался, что митрополит Никодим имеет в виду архиепископов Вениамина и Павла, а кого он имел в виду под словами «из центральной России», я не мог тогда догадаться, а узнал значительно позже. Во всяком случае, я не назвал ни одного имени и никак не реагировал на намеки митрополита Никодима. Тот продолжал настаивать, что мое выступление принесет вред Церкви. Конечно, я был поставлен в трудное положение – наносить вреда я не хотел никому, и поэтому обратился с вопросом к митрополиту Антонию Сурожскому, который присутствовал при разговоре, но все время молчал.
– Владыко, какое Ваше мнение?
– Я думаю, – ответил митрополит Антоний, – что если одни мы, заграничные, выступим против постановлений 1961 года, а все остальные будут молчать, то это будет воспринято в определенном смысле: вот мы, мол, какие герои, а здешние все – трусы и предатели Церкви. Мы нашим выступлением можем бросить обвинение всем нашим собратьям, которые находятся в несравнимо более трудных условиях, а себя выставим героями.
Эта аргументация митрополита Антония меня психологически более обезоружила, чем все доводы митрополита Никодима. Лезть в герои я не хотел, и
