— и об этом Кокс узнает в тот же вечер, — сплетни и слухи, ходившие в Запретном городе, не оставляли ни малейшего сомнения, что Великий, Владыка Горизонтов, ни одну женщину не любил так, как ее, Ань, которая, быть может, однажды стряхнет все знаки нынешнего своего положения и станет императрицей. Не подлежало сомнению и то, что каждый, кто проявит неуважение к этой любви, рассыплется в прах или будет растерзан последствиями своего святотатства.
Ведь для каждого мужчины, который не мог назвать себя императором Китая, Ань была звездой, удаленной на световые годы, звездой, что явилась на небосклоне по законам непостижимой небесной механики и снова исчезнет.
10 Ли-ся, Отъезд в лето
Из провинции Ганьсу, где протекает река Хуанхэ, пришли вести о восстаниях мусульманских мятежников: тысячи подданных Великого изгнаны из своих городов и деревень и теперь спасались бегством. Однако меж тем как мятежники сооружали на берегу Желтой реки пирамиды из сотен отрубленных голов императорских воинов и во имя Аллаха обращали в кладбища целые города, царедворцы в оружейных палатах, гардеробных, художественных собраниях и хранилищах готовились к переезду из Бэйцзина в летнюю резиденцию, в Жэхол.
Непобедимый намеревался провести очередное лето в чистом, живительном воздухе гор на краю Внутренней Монголии и там пополнить собрание стихов, каллиграфической записью коих задолго до рассвета начинал каждый свой день. Три тысячи шестьсот восемьдесят семь стихотворений насчитали в эти дни двое хронистов, ведущих личную императорскую статистику.
Одновременно с вестями о мятеже в Ганьсу в Запретный город прибыл верховой из страны Кхам, из восточного Тибета, и как единственный уцелевший, снова и снова содрогаясь от рыданий, сообщил, что восставшие кхампа схватили отряд императорских землемеров, отрубили им руки и ноги, вырвали кишки из распоротых мечами животов и на глазах еще живых калек скормили их свиньям, но даже эта весть не помешала и не остановила приготовлений двора.
(Впрочем, подобные известия всегда передавали только шепотом и только в наглухо закрытых кругах армии и тайной канцелярии, ибо каждому болтуну, который подрывал веру в непобедимость Цяньлуна и выносил молву из кругов хранителей тайны на улицы, по приказу мандаринов отрезали язык или из стального черпака заливали ему в глотку расплавленный чугун.)
Нет, какие бы слухи и вести о положении на просторах державы ни ходили по городу — ничто не могло омрачить радость императора, предвкушающего чистый воздух Монголии и маньчжурской родины его предков. Мятежниками в той или иной варварской глуши пусть занимаются его генералы, пока он не прикажет им вернуть командование в его руки. Ибо императорский путь в лето был столь же неудержим, как и само это время года.
Цяньлун принимал решения об инвентаре, коллекциях произведений искусства и часов, нарядах, коврах и книгах, в первую очередь о часах и книгах, которые поедут с бесконечным караваном разделенного на девятнадцать отрядов переселенческого обоза, и ближайшие советники все чаще слышали, как он мечтает об изумрудной зелени долин, и об отлогих, звенящих птичьим щебетом горных грядах, и о ясных водах реки, согретой горячими вулканическими источниками и пробуждавшей в каждом купальщике блаженное, безотчетное воспоминание о временах, когда он, еще погруженный в защищенность плодных вод, слышал весь на свете шум сквозь тело матери, приглушенно, как умиротворенную музыку.
В Жэхоле Цяньлун, не только величайший военачальник и поэт, но и величайший зодчий империи, возвел на берегах реки для своих летних удовольствий десятки храмов и дворцов, и все они обращали мысль к чему-то более лучезарному, великолепному, блистательному, нежели человек. Для всех построек, сооруженных исключительно по его планам, он, в ранние утренние часы сидя в постели над своими каллиграфическими записями, придумывал названия и сочинял стихи о своих мечтаниях, воплощенных в архитектуре, более того, делал сами постройки стихотворениями и преображал дерево и камень в поэзию:
Павильон Наслаждения Водопадом, например,
Мост Ветра в Соснах,
Облачные Ворота Утренней Зари,
Храм Духа Цветения или
Павильон Умиротворения Дальних Областей... —
не было в Жэхоле ни одной башни, ни одной стены и ни одних ворот, не созданных буйной фантазией императора, не выверенных им во всех размерах и не наделенных именами.
Вот почему толкователям императорской воли порой казалось, будто Цяньлун на летние месяцы возвращался не просто на родину своих предков, но в недра собственного сознания, беспредельное великолепие и многообразие которого воплотились в архитектуре Жэхола. Взбодренный, словно после спокойного сна, полного отрадных грез, он мог тогда осенью воротиться в Запретный город и обвевать сердце державы освежающими бризами своей Маньчжурии.
На берегах рукотворных водоемов — восторженно расписывал английским гостям Цзян в дни приготовлений к поездке цель путешествия, — а водоемы эти устроены так искусно, что их легко спутать с естественными, так вот на их берегах гнездилось более сотни видов птиц. От песен, какими они извещали, что здесь их территория, восславленная в императорских стихах утренняя тишина казалась еще глубже, еще умиротвореннее. А когда вечером поднимался ветер и мелодично шелестел в кронах сосновых боров, посаженных вокруг дворцов, возникало впечатление, будто все — и птичий щебет, и даже стук молотков, и лай злобных или испуганных собак — сливалось в многоголосый, гармоничный шум мира и ничем не нарушаемый покой.
В недели приготовлений к отъезду двор походил на улей, а иной раз и на огромный муравейник муравьев-листорезов, чьи безмолвные работники несли на головах невероятные грузы.
Дворцовые дворы, обыкновенно тихие и пустынные, залитые солнцем, теперь полнились тянущимися то в одну сторону, то в другую, но всегда по строго предписанным маршрутам тесными вереницами носильщиков с грузом и с портшезами, дрессировщиков, конюхов, пастухов, камердинеров с узлами одежды и с ящиками тончайшей чайной посуды, учителей гимнастики и прочего, более загадочного персонала, который нес в кожаных сундуках и футлярах телескопы и микроскопы работы голландских и итальянских оптиков и иные приборы, о назначении коих в обозе могли только гадать.
Четыре с половиной тысячи людей, верховых, пеших, а также в портшезах и на краснолаковых или золоченых повозках, будет в обозе, в колонне, которую издали, скажем с одной из обсерваторий и сторожевых башен на вершинах вокруг Бэйцзина, едва ли отличишь от армейской и которая по причине своей ненасытности вызывала в окрестностях дороги не меньший страх, чем алчный к добыче враг.
Часовых дел мастерам, строителям автоматов тоже предстояло вместе с двором отправиться в лето. Ведь как-никак работу над часами необходимо продолжить в благосклонной близости
