сравнимо» (Rabanus Maurus. P. 883. D); что «Посох — милосердие Бога, ибо в Псалмах: «твой посох успокоит меня», то есть милосердием твоим я утешен» (Ibid. P. 872. D); что «Птица — душа человека, ибо у Иова: и птица рождается для полета», то есть чистая душа [раскрывает себя] в созерцании» (Ibid. Р. 871. С). Или, что «под именем травы понимается Христос воплощенный; Иов говорит: «ревет ли дикий осел на траве?» Осел находит траву как род человеческий обретает в вере воплощенного Христа, чего не имеет неправедный, который ревет от голода» (Ibid. Р. 950. А.).
Текст Св. Писания мыслился как многозначный, содержащий множество скрытых значений, которые надлежало извлекать читателю. Эти значения выстраивались в определенную иерархию. У матери-мудрости, писал Рабан Мавр, есть четыре дочери. Без знания о них невозможно было приблизиться к ее пониманию. «Мудрость несведущим дает напиток — молоко истории; настойчивым в вере дает пищу — хлеб аллегории; трудящимся над добрыми делами — вкусное подкрепление в тропологии; тем, кто презрением к земным делам поднят из глубины и вознесен к вершине стремлением к небесному, — дает непьянящий хмель в вине анагогии»[40]. <…> «В доме нашей души история закладывает фундамент, аллегория возводит стены, аналогия сверху строит крышу, тропология же украшает разными узорами и изнутри душевным чувством, и снаружи совершением добрых дел» (Ibid. Р. 849. А-В).
Аллегория, согласно Рабану Мавру, в отличие от лежащей на поверхности истории, «содержит в себе нечто дополнительное, что, сказанное об истине вещи, предлагает кому-либо размышления о чистоте веры, о тайнах Св. Церкви, или нынешних, или будущих, одно говоря, другое обозначая, всегда раскрывает образы и покровы». Рабан Мавр, вслед за Бедой, полагал, что аллегория могла заключаться в «фигурах или слов, или дел» (Ibid).
Таким образом, Рабан Мавр представлял читателю аллегорию как способ размышления о тексте и как путь обнаружения скрытых смыслов («аллегория в откровении веры побуждает к познанию истины» (Ibid. Р. 849. С)). При рассмотрении этого трактата можно выделить несколько характерных качеств аллегории как приема рассуждения, которые не казались странными ни автору, ни, по всей видимости, его ученикам.
Во-первых, в сочинении Рабана Мавра многократно воспроизводился один и тот же ход мысли, при котором значения одного слова или образа переносились на другой. Текст сочинения состоял из нескончаемого числа объяснений одних слов через другие. Кажется, что задачей автора было собрать исчерпывающее количество примеров, чтобы охватить по возможности все трудные случаи чтения Заветов, а также представить ученику текст Библии как неисчерпаемый и референтный по отношению к миру и к самому себе.
Во-вторых, из сочинения Рабана Мавра следовало, что одно и то же слово, указывающее на какой-либо предмет, обладало множеством значений, которые сосуществовали одновременно. Например: «Вавилон — город нечестивых, ибо у пророка: «бегите из среды Вавилона», то есть презрите нравы грешников. Вавилон — испорченный ум, ибо у пророка: «врачевали мы Вавилон, но не исцелился», то есть мы ревностно старались излечить испорченный ум, больной духовно, и он не хотел принять исцеление. Вавилон — Церковь из народов, ибо в Посланиях Петра: «Приветствует вас избранная, подобно вам, Церковь в Вавилоне», народ верный, из разных племен, обращенный в веру. Вавилон — преисподняя, ибо у Пророка: «выведу вас из Вавилона в вашу землю», то есть из ада к небесной родине» (Ibid. Р. 872. В-С).
Общее слово (в данном случае, Вавилон) относилось к вещам не-родственным (с точки зрения современного здравого смысла), к городу грешников, порочному уму, Церкви избранных, преисподней, означая каждое из них. Из приведенных примеров видно, что иногда значения одного и того же слова были прямо противоположными.
Обращает на себя внимание и то, что два различных слова или объекта могли одновременно быть в одном и том же месте, сходиться в аллегории. Что общего было, к примеру, у птицы, козленка и тростника? Все эти разные объекты и слова аллегорически обозначали Христа. В текстуальном пространстве присутствовало бесконечное разнообразие означающих при сравнительно узком круге значений, которые были связаны с Божественной историей, Церковью, добродетелями и грехами.
Кажется, что в данном случае разница с поэтическим использованием аллегории в загадках, или в стихах состояла в том, что в сочинении Рабана Мавра речь шла не о переносном, а о точном значении вещей. Сопоставляемые предметы не были «сходны» между собою, но при определенном взгляде являлись по сути одним и тем же, за счет наделенности единым смыслом.
Часто повторяющийся в текстах христианских писателей прием нахождения сходства при определении связей между вещами в мире и извлечении смыслов был весьма важным в познании божественных истин. Однако он оперировал не непосредственно с самими вещами. Внутренняя соотнесенность, сходство между предметами устанавливалось через их отсылку к универсальному хранилищу смыслов, к Писанию, заключавшему в себе всю полноту бытия. Аллегория позволяла апеллировать к Св. Тексту и переносить свойства одного «похожего» объекта на другой.
Для средневекового комментатора не существовало противоречия в том, что время в аллегорической трактовке событий двигалось как бы назад — от истории Нового Завета к ветхозаветной. Сначала было известно, что произошло после Рождества Христова; затем в тексте Ветхого Завета находились сюжеты, способные в аллегорическом прочтении «пророчествовать» о будущем. События Нового Завета, при такой оптике, можно сопоставить с печатью, которая накладывала оттиск на дела минувшего.
Каким образом, по мысли Рабана Мавра, читателю надлежало открывать аллегорический смысл, присущий высказыванию? Смыслы не изобретались произвольно; для раскрытия заложенного в Библии, существовали экзегетические труды Отцов церкви. Клирику было необходимо знать о том, как то или иное место в Писании трактовали учителя, какие аллегорические значения традиция приписывала числам и именам собственным.
Согласно автору, «когда мы слышим, что в Св. Писании говорится о [каких-либо] вещах, усердно всматриваемся, пытаясь увидеть особенности качеств, естественно присущие этим вещам…» (Ibid. Р. 850. В). По аналогии с этими свойствами следовало отыскать «дурные» или «добрые вещи», с которыми можно было сопоставить данный предмет. (Например, тростник — тонкий и гибкий; с этим качеством соотностится и уязвимость обреченного на муки Христа, и нестойкость в вере отступника).
В своем сочинении Рабан Мавр использовал еще несколько способов нахождения аллегорического смысла. Иногда в Писании содержалось прямое сравнение одного предмета с другим. Так, интерпретируя слово «Вавилон», Рабан Мавр указывал на соответствующее место из послания Св. Петра, где апостол употребил его в значении «Церковь верующих». Любое иносказание, встречающееся в Библии хотя бы один раз, заставляло комментатора впредь помнить о том, что данное слово обладало и таким аллегорическим значением. Для него не могло быть случайных,
