что таится там, у края,Как у границы небосводУдерживает толщу вод,И, если люди там и тут,То кто они и чем живут,Найдутся ль страны в той дали,С обратной стороны земли,Чем к тверди крепится народ,Коль всё у них наоборот,И как разъять, держа компа́с,Наш мир, что цельным был до нас?Перевод Дм. Якубова
Эта сатира, может быть, как раз на Америго.
И всё же тот факт, что он был неумелым навигатором в начале своей карьеры морехода, не означает, что он не мог обучиться этому ремеслу. Первое путешествие стало для Америго практическим шансом. В следующем плавании он дал точную оценку долготы, посчитав, что острова Кабо-Верде расположены примерно в шести градусах западнее Канарских островов – что недалеко от истины, если провести меридианы примерно через центры обоих архипелагов[157]. Он постепенно накапливал опыт и приобретал пусть и преувеличенную, но широко признанную репутацию мастера своего дела. Петер Мартир д’Ангиера признавал за ним достоинства опытного морехода и астронома, а также считал его создателем или вдохновителем создания карты земель, расположенных за экватором. После смерти Америго в его адрес звучали похожие похвалы от экспертов, не имевших явных причин для укрепления репутации флорентийца. От Джованни Веспуччи, хотя тот и был его родственником и протеже, можно было ожидать, что он воспользуется шансом выйти из тени своего ментора, но он подтверждал, что часто видел своего дядю за вычислением широты, и у него были судовые журналы, которые вел его знаменитый предок. Себастьян Кабот, не испытывавший симпатий к Веспуччи, клялся, что Америго был «человеком, опытным в расчете широт»[158]. Оба свидетельства были записаны вслед за кастильским диспутом с Португалией относительно Тордесильясской линии.
Итак, торговец-превратившийся-в-морехода стал – по крайней мере, во мнении людей – экспертом-космографом и авторитетом в науке навигации. Действительно ли его так преобразило море или это было то, что мы сейчас называем «завихрение ума»? Нет сомнений, что Америго по-настоящему обрел новые качества и придал своей жизни новое измерение. Его описание своих трудов по исчислению долгот во втором плавании очень интересно:
«Долгота более трудна [чем широта] для вычисления и поддается немногим, кроме тех, кто всегда бодрствует и следит за совпадениями Луны и планет. Ради вычисления упомянутой долготы я потерял сон и сократил свою жизнь на десять лет. Но усилия не пропали даром, потому что я надеюсь стяжать, если мне суждено благополучно вернуться домой, давно заслуженную мною славу. Да не осудит Господь мою гордыню, ибо моя работа посвящена служению ему»[159].
Ростки его интереса к космографии взошли, как мы видели, во время учебы во Флоренции. Жизнь в Севилье, вероятно, усилила честолюбивые устремления. Крайне заманчиво – и множество историков поддались искушению – романтизировать честолюбивые помыслы, обратив их в мечты, словно Веспуччи был предтечей Гумбольдта или Вильяма Эрнеста Хенли, которого усердное чтение в детстве отправило к неизведанным берегам. В какой-то момент он, похоже, купил карту. Факт может показаться малопримечательным, но даже во времена, когда карты были редкими и дорогими, его карта выделялась среди прочих. Она стоила 130 дукатов – дороже, чем те ценные картины, что Лоренцо Великолепный развесил у себя в спальных покоях. Более того, это была морская карта, сделанная на Майорке (где работали некоторые из лучших картографов Средних веков) Габриэлем де Вальсека, чье мастерство известно по многим сохранившимся до наших дней образцам. И на ней была изображена Атлантика – не просто побережье Средиземного моря или атлантический берег Европы, как на большинстве карт того времени, но океан во всю ширь. Как и все работы Вальсека, эта была попыткой изобразить мир реалистически: картографический эквивалент живописи эпохи Ренессанса в эстетике реализма. На ней были отражены все новые открытия в Атлантике, сделанные португальскими мореплавателями за последнее время. К примеру, эта карта – единственное дошедшее до нас свидетельство об экспедиции 1427 года португальского мореплавателя, впервые установившего истинное расположение Азорских островов друг по отношению к другу; до этого их изображали выстроившимися вдоль оси, направленной с севера на юг. Но неизвестно, когда Веспуччи приобрел эту карту. Само свидетельство ненадежно: просто сноска на краю карты, сделанная рукой в конце 15-го или начале 16-го века. Предположение, что Америго купил ее во Флоренции еще в молодости – обычная «утка», запущенная его биографом 19-го века[160]. Карту, если ее можно связать с Веспуччи, невозможно хронологически соотнести с его карьерой. Но она легко укладывается в контекст его развивающегося интереса к изучению моря и растущих исследовательских амбиций.
Переезд в Португалию
После бесцельных шатаний в районе экватора часть флотилии, где находился Веспуччи, вернулась и воссоединилась с Охедой. Туманная хронология сохранившихся отчетов не дает точных данных. Но описания Веспуччи сражений с аборигенами достаточно схожи с отчетами Охеды и других членов экспедиции, чтобы можно было с определенной долей уверенности предположить, что все они принимали в них участие. (Хотя может статься, что Веспуччи в некоторых местах своего отчета использовал не только собственный опыт, но и что-то заимствовал у своих товарищей по путешествию.) Охеде же, раз он не сумел установить право собственника на промысел жемчуга на побережье, нужно было думать о том, чтобы утвердить за собой открытие Кокибакоа – побережья от мыса Кордеро до мыса Кабо де ла Вела. В 1501 году монархи отдали ему эту область для дальнейших исследований, присвоив титул «губернатор Кокибакоа». В результате ненужных проволочек к тому времени, как суда отошли от побережья, они были изъедены червями-древоточцами. Пришлось искать убежище на Эспаньоле.
Веспуччи, похоже, не остался с Охедой, который посвятил несколько месяцев (возможно, целых полгода) подстрекательской деятельности на форпостах Колумба, яростной ругани с его людьми и рейдам с целью захвата рабов. Веспуччи отправился домой, чтобы реализовать жемчужины, полученные им задешево путем обмена у аборигенов: четырнадцать из них «доставят большое удовольствие королеве»[161], а остальные, стоимостью по меньшей мере в тысячу дукатов, он, по позднейшему признанию, оставил у себя. Хотя ему удалось получить достаточный барыш, не все из его товарищей по плаванию оказались столь же удачливыми. Снаряжение похода обошлось относительно дешево, но в целом предприятие едва ли оказалось прибыльным: оно принесло только 500 дукатов, которые были поделены между выжившими, или (что в пересчете давало примерно ту же сумму) 190.000 maravedies, имевших тогда хождение в Кастилии. Это оценка Веспуччи, и она как будто согласуется с той сохранившейся частью документов, которые показывают прибыль в 120.000 maravedies. Но документы, повторимся, сохранились не полностью[162].
Этих денег было недостаточно, чтобы «отбить» расходы на экспедицию. Поэтому инициаторы похода захватили 200 аборигенов в качестве
