возле другого бойца, то и дело хрипло перхавшего в кулак. — В морозную ночь очень далеко слышно твое дыхание.
Со своей стороны удивленно хмыкнул бородач. Впечатлился, похоже, такому.
— Вижу, умен больно. А про меня что скажешь? — с вызовом посмотрел на Гвена. Руки сложил на груди, одну ногу вперед выставил. Гадай, мол. — Ну?
— А чего тут гадать-то? — усмехнулся друид, сразу же приметив особую сноровку бородача. — Видно, что из лесовиков ты. По лесу правильно ходишь. Ногу по-особому в снег ставишь, дышишь правильно, оттого и не устаешь в дороге. Еще скажу, что охотник хороший. Глаз у тебя хороший, белку прямо в глаз бьешь, звериные следы читаешь, как раскрытую книгу. Так ведь?
Бородач и не думал скрывать своего удивления. Глаза выпучил, ни одного слова не мог из себя выдавить. Не понимал, откуда про него все это знал совершенно незнакомый ему человек. Они же раньше, вообще, не виделись.
— Хорошо он уел тебя, Петрович. Все, как есть, рассказал. Ни в чем не ошибся, — смеясь, политрук хлопнул бородатого бойца по плечу. — Я, сержант, вот что предлагаю. Давайте, дойдем до нашего НП, где разведданными поделимся.
После недолгого колебания сержант Карпов кивнул. Предложение было в самый кон. Они бы не только узнали, что соседям известно, но и сообщили о своем полку командованию.
* * *
Утро Гвен встретил на позициях чужого полка, хлебая из глубокой миски наваристую похлебку. Рядом расположился его новый товарищ — тот самый вчерашний бородатый боец.
— Хороший ты следопыт, Гвен-ка. Только темный какой-то, будто из лесной берлоги вылез, — бордач со вздохом отложив опустевшую миску, основательно облизал ложку и, обернув ее в чистую тряпицу, спрятал за голенище сапога. После, хитро улыбнувшись, повернулся к друиду. — Про какой-то великий лес талдычишь, про живые деревья, про душу растений. Суеверия все это, Гвен-ка! Са м Ильич говорил, что Бога и души нет! Знаешь поди товарища Ленина? Что?
Оторвавшись от похлебки, друид изобразил недоумение. Мол, человек он здесь новый и еще не со всеми успел познакомиться.
— Как так? Не знаешь про товарища Ленина? — возмутился бородач, вскакивая с места. Взглядом ожег, не хуже удара плетью. — Это же вождь мирового пролетариата…
Гвен еще раз недоуменно пожал плечами. Вот про короля королей Гаральда Превосходного, правителя Гильденской империи, он слышал. Про властителя Северных степей хана Зуфу, хранителя великих курганов, ему рассказывали заезжие торговцы. А никакого вождя Ленина он не знает.
— Это же… наше все! — с трудом подбирал слова ошарашенный боец. Похоже, у него даже в голове не укладывалось, что кто-то мог не знать товарища Ленина. — Он же за трудового человека жизнь положил! Ты знаешь, как раньше работяги жили? Белого света не видели! От восхода до заката горб гнули то на барина в селе, то на фабриканта в городе. За жалкие медяки, за кусок плесневелого хлеба горбатились, дети от голода мерли…
— Что же тогда они от плохого господина не уходили? — удивился друид. — Земли же много вокруг. Собрали бы пожитки и двинули куда-нибудь подальше. У нас любой волен идти туда, куда хочет. Не по нраву тебе вождь или старейшина селения, уходи. Разве не так у вас?
Вопрос бойца, похоже, поставил его в тупик. Замолк, насупился весь, только глазами зыркает. Кажется, даже покраснел от натуги, не зная что и ответить.
— Ты… Ты что такое языком мелешь⁈ — наконец, нашелся, что ответить. — Тебе здесь не твоя тайга! Здесь город! Понимать должен…
Только Гвен его уже не слушал. Резко развернулся в сторону поля, которое тянулось от их траншей далеко-далеко на запад. Что-то страшное надвигалось оттуда.
— Говорю, темный ты Гвен-ка и тупой, как бревно. Слышь, я тебе говорю? — боец встал со снарядного ящика, на которой сидел все это время.
— Тихо, — не поворачиваясь, шикнул на него друид. Застыл без движения, внимательно всматриваясь в горизонт. — Я что-то слышу.
К брустверу подошел и умолкнувший боец, сразу же полезший за биноклем. Разговоры разговорами, а наблюдение за врагом никто не отменял. И так немчура сегодня что-то припозднилась.
— Мать твою, — бинокль едва не выпал из его рук. — Танки, дери их за ногу. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Сколько же их…
Вот уже невооруженным глазом были видны десятки черных угловатых коробочек, медленно выползавших из-за линии горизонта. И с каждой минутой их становилось все больше и больше.
— Командиру доложить треба, — бросил побледневший боец, ныряя за угол окопа. А через мгновение уже слышался топот его сапог по промерзлой глине.
* * *
Жуткое чувство накрывало его, окутывая темной пеленой с головы и до самых пят. От страха ком вставал в горле, стягивало грудь, не давая вздохнуть. Хотелось согнуться в три погибели и забиться в какую-нибудь дыру, чтобы ничего не слышать и не видеть.
— Кровь… — пробормотал Гвен, опуская взгляд вниз.
Его пальцы с такой силой вцепились в мерзлую, словно камень, землю, что полопалась кожа. Алые ручейки бежали между черными и коричневыми комьями земли и глины.
— Это страх? — удивился друид нахлынувшему на него жуткому ощущению. Его сила и напор были таковы, что заставляла трястись поджилки, обливаться потом с головы и до ног. — Как так…
Ведь он помнил, как прежде не раз испытывал страх. В момент посвящения Великому Лесу Гвен в одиночестве провел целую неделю в Священной пещере, имея лишь кувшин с водой и краюху хлеба. В моменты отчаяния его посещали жуткие видения, от которых стыла кровь в жилах. Не меньший ужас испытал Гвен, когда на лесной тропе наткнулся на издохшего медвежонка и разъяренную медведицу. В то мгновение вся жизнь пронеслась перед его глазами. Были и другие случаи, когда его жизнь висела на волоске.
Но сейчас все было иначе. В охватившем его страхе не было ничего знакомого, понятного. Он был чуждым, инфернальным.
— Великий Лес, помоги, — прошептал парень, пригибаясь к брустверу. — Защити…
Стонала, кривилась земля. Надвигалось что-то тяжелое, ужасное, остро вонявшее кровью, железом и земляным маслом[2]. Растущие на горизонте угловатые черные механизмы со странными белыми символами рождали у него чувство неотвратимой гибели, от которой нет никакого спасения.
— Как рыжие муравьи…
Их размеренное механическое приближение напоминало нашествие рыжих муравьев, несущее гибель всему живому. Там, где проходили эти крошечные существа, не оставалось ничего, кроме холодного камня. Все остальное — живая плоть, растения и деревья — густо заливалось кислотой и превращалось в питательное жиле для все новых и новых муравьиных орд.
Гвен снова и снова пытался ощутить эту чуждую ему силу, но всякий раз терпел неудачу. Результат всегда был один и тот же — чувствовалось мертвое железо, лишь в самой глубине которого едва-едва теплилась жизнь.
— Великий Лес, защити… — сами собой шептали его губы.
