них свою новую татуировку, набитую староанглийским шрифтом: «Белая гордость». Он выглядел очень странно: физиология Арнольда Шварценеггера с мерзким лицом Чарли Мэнсона.
После того как я вернулся домой, я превратился для него в олицетворение всего того, что он ненавидел. Поэтому он твердо решил подавить и раздавить меня. Вначале война была на словах. Как только он открывал рот, из него долго и упорно лились помои в мой адрес. Он называл меня мексом, нигером, краснокожим. Удивительно, что в его расистском сознании я умудрился выступать сразу в нескольких национальных ипостасях.
Ларри хотел подавить меня психологически, хотел, чтобы я сдался. Он мечтал увидеть в моих глазах страх и отчаяние. Возможно, после этого он бы смилостивился. Его угрозы угнетали меня с утра до позднего вечера, с той минуты, когда я просыпался, и до той, когда я засыпал. Несмотря на это, я своим поведением не подавал вида, как он меня достал. Единственное проявление своей силы я видел в демонстрации того, что ему меня не запугать. Проход с улицы до двери нашего дома стал настоящим испытанием моего характера и выбранной стратегии сдерживания его словесной агрессии.
Я шел к двери нашего дома, а он поливал меня грязью, изрыгая ругательства. Часто я останавливался секунд на пять, чтобы дать ему возможность высказаться. Пусть бранится. Пусть свирепствует. Пусть видит, что я его слушаю. Мое лицо не выражало никаких чувств. Я хотел, чтобы отсутствие моей реакции на его слова сбило Ларри с толку. Я хотел, чтобы у него появились сомнения в эффективности выбранной тактики. Сделав короткую остановку, я продолжал двигаться к двери нашего дома.
Возможно, я тогда вообще не стал бы возвращаться домой, но у моей мамы был рак, и она приходила в себя после химиотерапии. Она лежала в своей комнате, а рядом с кроватью стояло ведро на случай, если ее вырвет. На ее ночном столике я оставлял воду и печенье. Она боролась за свою жизнь. Я же в гостиной нашего небольшого дома боролся совсем с другим врагом. Я знал, что Ларри не ограничится словесными нападками, и подозревал, что конфликт будет развиваться, — правда, не очень понимал, как именно.
Живя в состоянии постоянной угрозы, я стал бдительным, но все равно не знал, что мне делать. Угроза была эпизодической, экзистенциальной и бесконечной. Иногда мне казалось, что я реагирую на нее слишком сильно, а иногда — слишком слабо. При этом мы оба старательно держали наш конфликт в тайне от моей матери. Я чувствовал, что меняюсь и не узнаю самого себя, превращаясь в неизвестное мне животное. Я вел себя нежно и заботливо с теми, кого любил, но был внутренне напряжен и готов к любым неожиданностям.
Внутренняя подготовка к словесным нападкам Ларри стала стержнем моего поведения. Удивительно, но я чувствовал, что контролирую ситуацию, несмотря на наплыв эмоций и мыслей. Находящиеся в опасности люди нередко описывают эту ситуацию как состояние «бей или беги». На самом деле все немного сложнее. Иногда не надо ни вступать в бой, ни бежать, требуется только предельно собраться.
Нас пугает возможность получения увечья. Когда я говорю «нас» или «мы», то хочу оговориться, что даже одноклеточные организмы уходят от раздражителей. Как только появляется жизнь, тут же возникает и угроза. Одним из базовых типов поведения у животных является рефлекс — автоматический ответ на какое-либо раздражение. Когда врач стучит по вашему сухожилию на колене и ваша нога выпрямляется, это и есть рефлекс. Рефлекс почти невозможно подавить; нельзя и приказать себе, чтобы его не было, — сигнал проходит только в спинном мозге и даже не доходит до головного мозга. По мере того как мы живем и учимся, в мозге появляются и исчезают связи, словно растущие ветки на дереве, которые время от времени подрезают. Получая болезненные ощущения, мы учимся их избегать. Иногда нам необходимо подавлять свои базовые инстинкты, а иногда — двигаться навстречу угрозе и принимать боль, чтобы преодолеть ее.
«Бей или беги» — это не переключатель, который работает без вашего ведома. Мозг обязательно должен понять, что угроза является реальной. В мозге есть гипоталамо-гипофизарная система, которая дает команду надпочечникам, и они вырабатывают адреналин. Это тот же самый гормон, который во время операций вводится в тело для спасения пациента.
Адреналин присоединяется к клеточным рецепторам, расположенным вдоль артерий, в сердце и желудке, и реакция на адреналин всегда одинаковая. По артериям начинает притекать больше крови к мускулам, сердце бьется чаще и сильнее, желудок получает меньше крови.
Надпочечники производят один и тот же адреналин в случае, когда на нас нападают в темном переулке и когда мы смотрим ужастик в своей гостиной. Далее мозг оценивает реальность угрозы. Необходимость использования адреналина должна быть оценена до изменения нашего поведения. Это в начале XX века доказал испанский врач Грегорио Мараньон, вводивший адреналин пациентам. Так как они не были в опасности, у них не возникало импульса «бей или беги». Они ощущали сильное сердцебиение, которое может появляться при опасности, но не чувство страха. Двойственная суть такой реакции организма — основа того, что мы являемся не животными, а людьми. Наш эмоциональный мозг не в состоянии правильно оценить контекст, но наш аналитический ум не до конца свободен от влияния инстинктов. Когда мы смотрим ужастик, сердце, конечно, начинает биться чаще, но мы не убегаем в ужасе из комнаты, когда на экране неожиданно появляется убийца с бензопилой в руках. Мы разрешаем нашему телу вырабатывать определенное количество адреналина, более того — мы получаем от этого удовольствие.
Однажды, заглянув за занавеску окна в доме родителей, я увидел, как по улице движутся два автомобиля. Я почувствовал, что люди, сидящие в этих машинах, как-то связаны между собой. Машины проехали и на углу повернули налево. Одним из автомобилей был принадлежавший Ларри Bronco. Почему он проехал и не остановился около своего дома? Я понял почему. Ларри показал мой дом тем, кто сидел во второй машине, потом развернулся и вернулся к дому. Слепящая тьма[10].
На нашем пороге появился человек с татуировкой на лице. В те годы такие татуировки делали в основном байкеры или преступники. У этого человека под дальним от носа углом глаза была вытатуирована слеза — частая метка тех, кто сидел в тюрьме. Это был здоровенный детина выше 180 см и весом под 90 кг. Он был, наверное, сантиметров на шесть выше меня и килограмм на восемнадцать тяжелее.
Ларри нанял человека, чтобы запугать меня и мою семью. Нанял, наверное, долларов за пятьдесят.
