на народные ополчения и ужасающие изобретения техники, превратившие рыцарское единоборство в безумную человеческую бойню, которая, примяв затяжной характер, уничтожает в человеке всякое нравственное чувство. Сознание ответственности перед всем человечеством в его целом было чуждо европейским правительствам. Сила, вероятно, останется выражением национальной жизни и тогда, когда в смене времен создастся преобладание сил духовных над материальными; всецело преодолеть первобытный эгоизм народам суждено так же мало, как и отдельному индивидууму. Но то обстоятельство, что эти народы до сих пор даже не сделали сколько-нибудь серьезной попытки обновить международную жизнь, а держались как раз противоположного направления, и есть основная причина роковых событий, разразившихся над миром.
Вероятно никогда не разрешится спор о том, какая сторона дала первый толчок к всеобщей политике вооружений и к доведению до абсурда идеи коалиций. Безграничное взаимное недоверие, навязчивая мания империализма и ограниченный материальными стремлениями наций патриотизм – взаимно взвинчивали друг друга все в большей степени, и невозможно установить, какая народность всего больше поддавалась этому во всем мире царящему настроению. Шовинизм – крайнее течение этой политики внешнего могущества, выражавшийся во французских и русских завоевательных тенденциях и в английском стремлении самым упрощенным способом обезвредить своего немецкого соперника, проводил совершенно определенные агрессивные намерения. Напротив, у нас, в Германии, наиболее вдумчивые вождю этого направления, вопреки неоспоримым и вредным экстравагантностям пангерманских кругов, стремились по существу лишь к тому, чтобы путем усиления германской мощи парализовать вожделения противников. Совершенно очевиден также контраст между официальным покровительством шовинизму во Франции и России – с одной стороны, и враждой пангерманизма с германским правительством – с другой. Но что общий ход развития должен был достигнуть наивысшей точки с вступлением в него Англии, являлось естественным последствием мирового господствующего положения Великобритании. Несмотря на свои миллионами исчисляемые армии, тройственный и двойственный союзы сохраняли известное равновесие между собою и не доводили дело до взрыва, пока Англия – еще свободная в своих решениях – стояла в стороне. Тройственный союз вообще являлся чисто оборонительным, а в двойственном союзе не осмеливались переходить к осуществлению своих наступательных намерений, не обеспечив себя предварительно английской поддержкой. Таким образом, не вредя ни объему, ни целости великой Британской империи, splendid isolation (блестящая изолированность) Англии являлась в то же время существенной гарантией всеобщего мира. И чем больше Англия сходила с этой позиции, тем крепче приходилось Германии держаться союза с Австро-Венгрией, и вовсе не простая случайность, что движение, поведшее к большому военному законопроекту 1913 г., корнями своими уходит ко времени вмешательства Англии в франко-германский конфликт из-за Марокко. Когда позднее Англия уже совсем увязла в системе европейских коалиций, и военная поддержка франко-русских друзей обратилась для нее в дело чести, военная политика двойственного союза стала из скрытой своей стадии переходить в область практических осуществлений. Коалиции из защитников мира превратились в защитников войны. Таков был результат европейской политики.
Теперь Антанта стоит у цели всех своих желаний. Безраздельно и полновластно управляет она миром и может беспрепятственно осуществлять идеи права и справедливости, свободы и гуманности, которые были ее военным лозунгом. В качестве практического результата мирной работы Парижа пока, правда, можно констатировать только удовлетворение собственной страсти к завоеваниям, насилование Германии, создание ряда новых государств, не представляющих гарантии безопасности, и учреждение Лиги Наций в целях подавления Германии. Золотой век, который обещала водворить Антанта после низвержения прусского милитаризма и в котором сам немецкий народ должен был подняться к новому преуспеянию, достойному человеческого звания, – пока проявляется лишь в актах хищнического корыстолюбия, грубого насилия и ничем неприкрытой жажды мести. Всеобщее умиротворение, которое поставил себе целью Вильсон, изуродовано до неузнаваемости его европейскими союзниками, сама победа которых была делом его рук. Если европейские державы надеются методом калечащих аннексий и изнуряющих контрибуций положить фундамент будущего примирения народов, то разочарование не может не последовать в очень скором времени. Человеческие чувства глубоко взбудоражены ужасами войны. У людей пробуждается настоятельная потребность в уважении как к человеку, так и к целым народам. Они не допустят на продолжительное время ига такой государственной мудрости, которая, беспомощно следуя по наезженным дорогам, не только не в состоянии отказаться от инстинктов и принципов, поведших к войне, но вновь оживляет их и способствует их росту. Антанта безгранично преувеличивает свою силу, мечтая посредством порабощения Германии и балканизации центральной Европы осчастливить европейские народы новой весной. Только путем свободного совместного труда Европа может постепенно излечить свои раны, которые она сама себе нанесла, или она погибнет от дальнейших кровопусканий. Пусть лицом к лицу с окружающей нас неумолимой действительностью образ мыслей, считающийся с этическими ценностями, представляется многим пустой и призрачной идеологией. Все же как раз мы, немцы, можем из хода собственной нашей истории почерпнуть надежду на то, что творчество, стремящееся соединить с национальной волей служение человечеству, неодолимо и непобедимо. Если мы возьмемся за такую работу, то никакие условия мирного договора не смогут воспрепятствовать нам участвовать в создании лучшего будущего человечества.
Было бы самообманом предполагать, что новая государственная форма, вместе с переходом к которой Германия вступает в самую тяжелую эпоху своей истории, является для нее залогом счастливого грядущего, и столь же неразумно искать спасения в поношении прошлого. Парижские переговоры о мире, в которых выступают одни лишь республиканские или во всяком случае демократические правительства показывают, что формы государственного строя тут не причем. Принижать дух 4 августа, с его гигантскими достижениями в период невероятно тяжелых годов, до квасного патриотизма, или, под гнетом несчастья, хотя бы и в поисках правды, опускаться до признаний, едва ли отличающихся от заочного и тенденциозного приговора врагов, – значило бы лишь ослаблять свою силу, покоящуюся прежде всего на самоуважении. Бедствия народа оттесняют на задний план всякого рода сожаления о прошлом и потерянном. Но и те, кто не сумел предотвратить несчастье, вправе верить, что дух, воодушевлявший наш народ для геройских подвигов, не может погибнуть и что когда-нибудь он вновь выведет нас из роковой тьмы внутренних и внешних бедствий к свету.
Примечания
1
21 июля 1912 г. Ллойд-Джордж выступил с речью на банкете Mansion house (во дворце лорд-мэра). Указав на благодеяния мира и историческую роль Англии, он продолжал: «Если нам будет навязано положение, при котором мир может быть сохранен только ценой нашего отказа от высокого и благотворного значения, достигнутого Британией веками героических усилий, и если в вопросах, где затрагиваются ее жизненные интересы, будет допущено такое обращение с ней, как если бы она потеряла свой голос в совете народов, то
