ним широкое лезвие секиры, неуклюжий с виду бугай среагировал на опасность быстрее, чем Яшка успел разинуть рот для предостерегающего крика. Туго прогудев в воздухе, копьё отшвырнуло татя на добрую сажень назад.
Когда в дело вступил однорукий, Яшка ожидал скорой и жутковатой гибели. Но знаток не свойственных для средневековья навыков удивил. Он быстро обзавёлся оружием, скрутив шею одному из нападавших и принялся за дело с не меньшим знанием предмета, чем профессиональные вои. Они рубились не яро, а скорее скупо, не затрачивая на каждого из татей больше одного — двух ударов. Берегли силы. Но всё-таки вряд ли они могли продержаться долго. Слишком уж неравна была диспозиция. Особенно после того, как из леса выплеснулась вторая волна погони, еще у реки чуть отставшая от первой. У этих собаки были.
Едва не взвыв от бессильной досады, Яков обречённо шлёпнулся на задницу.
И именно тогда почувствовал, как мелко подрагивает земля. Вполне справедливо ожидая еще какую-нибудь напасть, ни на крупицу не веря в спасение, он диким отчаянным взором осмотрелся вокруг. И чуть не закричал.
От щемящего чувства визгливой радости.
Обтекая с двух сторон холм, на котором пришибленным изваянием застыл «монашек», охватывая место сечи и все разбойничье воинство кольцом, в низину стремительным потоком вливалась латная конница. Показавшееся из-за окоема солнце весело играло на остриях опущенных к земле наконечников пик и островерхих шлемах.
Никогда «богомолец» не думал, что такое зрелище покажется ему самым прекрасным из всего, что он когда-нибудь видел в жизни. Дружина. С чем-то иным спутать ее было невозможно.
Яков заметил, как часть татей бросилась обратно в сторону спасительной чащицы. Их и не думали преследовать.
Видя, что пути к отступлению отрезаны, и спасения ждать неоткуда, оставшиеся ватажники сбились в плотную кучу. Стараясь не подпустить конницу ближе, разбойничья рать огрызнулась жидким роем стрел. Латная лавина накатилась так близко, что особо метиться не было необходимости. Сразу несколько коней с пронзительным ржанием со всего хода воткнулись в луговую траву, встали на дыбы или резко поворотили в сторону, выбрасывая из седел ратников. Но остановить взявшую разбег конницу было уже нельзя.
В следующий миг ватага перестала существовать.
Грузный, мерный, неотвратимый топот десятков подкованных тяжелых коней, до того заглушавший на лугу все остальные звуки, потонул в треске, хрусте, лязге, диком лошадином ржании, порывистой брани и безумных людских воплях.
Когда латники, проскочив разбойничью рать, вновь стали перестраиваться, обтекая место сечи с двух сторон, стало ясно — биться им больше не с кем. Выживших, тесня конями и тыча копьями, собрали в одну кучу как раз у склона холма.
Увидев внизу своих коллег по бегству, Яшка неосознанно припустил к ним. Остановился лишь у тесной группки гридней, обступивших Перстня с Котлом. Всклокоченные, страшные, как черти из преисподней, с ног до головы покрытые кровью — не понятно, своей или вражьей — те выглядели веселыми и помолодевшими. Они радостно скалились и хлопали соратников по плечам.
— …парнишка нас нашел, — уловил с полуфразы слова одного из латников, который что-то пояснял Перстню, Яшка. — Такой крик в лагере поднял, что чуть все кобылы не ожеребились. Дорогу показывал к какому-то разбойничьему хутору. А затем на Ромея напоролись. Он лихо сверкал пятками перед носом погони, — последние слова потонули в дружном гоготе. Теперь он монашку вовсе не казался мужланским, грубым и донельзя варварским. Так вот стоял бы и слушал весь день.
— А уж он нас сюда вывел, — вдоволь насмеявшись, продолжил дружинник. — Хотя, зря, наверное. Вы тут и без нас, похоже, управлялись.
— Это я еще Котла держал, чтоб сильно не распалялся, — ответ воеводы потонул в новой волне мужицкого гогота. Впрочем, этот приступ веселья длился не долго. Прекратился он по первому же слову воеводы, голос которого вмиг стал сухим и требовательным:
— Остальных почему не преследуете?
— А куда им деваться? — пожал плечами гридень, отчего стальные кольца в его кольчуге задиристо звякнули. — Сейчас этих, что взяли, повяжем, оставим здесь десяток гридней, а сами дальше, к тому треклятому хутору.
— Добро, — кивнул Перстень. — Коня мне. И Котла пусть перевяжут по-человечески, а то как юродивый в тряпицах. Нет! Ты остаешься здесь, довольно с меня уже твою тушу на горбе таскать. Ромей! Возьмешь два десятка, обойдешь этот гадюшник с полночи. Калека! Ты — со мной. Малой твой пусть здесь остаётся. Кстати. Слышь, воин запечный, а ты как узнал, в какой стороне хутор? Неужто выследил?
— Вообще-то, нет, — замялся парнишка, невесть как затесавшийся в вооруженную дружину. Вид он имел такой, будто, как и Яков, был здесь совершенно инородным элементом. Впечатление усилиавал виноватый взгляд, что он время от времени бросал на однорукого. — Один человек помог.
— О как! И откуда его в этот медвежий угол принесло?
— А это вы у него спросите, — кивнул вдруг малолетний доходяга в Яшкину сторону. — Его приятель то был. В таком же… сарафане. Сказал, уже седмицу выслеживает кодлу разбойничью. Проводил мерня до стана нашей полусотни и объяснил, куда да каким путём её вести. Никодимом назвался.
Яков обмер.
Это что ж выходит — алкаш специально подставил его под ножи этих рецидивистов, чтобы выследить их прибежище? И всё это время был где-то рядом, не делая попыток спасти?!
— Хорошее дело, — хмуро поглядывая на вытянувшееся яшкино лицо, констатировал Перстень. — Присмотрите кто-нибудь за черноризцем. Есть у меня к нему пара вопросов…
9. Пожар с допросом (начало)
Дождь моросил нудно, зябко, беспрестанно. Ощущение было такое, словно весь мир насквозь пропитался влагой. Крупные капли тяжело падали на землю с отяжелевших листьев деревьев, с коньков мокрых крыш, застывали неприветливыми потеками на заборах. Еще совсем недавно веселые и нарядные, палисадники теперь угрюмо смотрели на улицу сквозь мрачные потемневшие оградки. Дорога, пару дней назад бодро бегущая меж ними, теперь уже не звала весело вдаль, уныло вспухнув непроходимыми лужами и вязкой грязью. Невесомая взвесь на фоне серой мглы будто соединяла потемневшее небо с раскисшей землей. Весь Киев казался огромной нахохлившейся птицей с набрякшими влагой перьями. Которая и рада бы улететь подальше от этой невеселой сырой безнадежности, но не в силах была покинуть насиженного гнезда.
Благо, в стольный град успели прибыть до того, как непогода распростерла над ним свои серые крылья. Правда, хорошие вести на том закончились. Никодим так и не объявился. Впрочем, как уверил отец Василий, он денно и нощно возносил молитвы Вседержителю о спасении праведных душ. И был услышан, Господь вернул в лоно церкви молодого служителя, целого и невредимого. Воротит
