из кабинета.
Омельченко услышал, что дверь он запер на ключ и громко поручил кому-то из рядового состава сидеть рядом и не спускать глаз.
– Вчитываться особо не стал, – хмуро объяснил Омельченко. – Ежу понятно, работали на совесть, не с бухты-барахты. Обмозговали на четыре ряда. Расчет – деваться мне теперь некуда, кроме как на поклон и сознанку.
– В чем? – не выдержав, спросил я.
– Покойничек их, видать, растравил. Написал, берется доказать, что мог я золотишко тогда того… Теоретически, конечно. Так ведь доказывай он, не доказывай, без моего согласия все это валенок без подошвы.
– На что согласия? – не понял я.
– Шею в петлю! – взорвался Омельченко. – На выбор, хоть в ту, хоть в эту. И что я должен был делать при таком раскладе?
– Так ты ее в третью сунул, – тихо сказал Птицын. И, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу, спросил: – Как удалось-то? Смотаться как удалось? Если не секрет, конечно.
– Мои ребята летом там пол перестилали, так я вспомнил: под линолеумом в углу доски на соплях – гвоздей не хватило. У нас тут каждый гвоздь дефицит, – объяснил он мне.
– Ну? – нервно подогнал его Птицын.
– Гну. Поднял линолеум, вынул доски. Дом на сваях, не мне тебе конструкцию объяснять. Пнул посильнее, когда мимо вездеход тарахтел, протиснулся… Хреново протиснулся… – он повернулся на стуле, показав разодранный на спине свитер. – Потом на карачках за гараж и к тебе.
– Почему ко мне?
– Кто у тебя искать меня будет? Каждую помойку прочешут, а к тебе в последнюю очередь. С Михайловной я договорился, – кивнул он на закрытую дверь в соседнюю комнату, куда сразу после нашего прихода удалилась мать Птицына. – Все поняла, из полного ко мне сочувствия обещала с недельку потерпеть с соседками сведениями делиться. Надехе разве только, чтобы не переживала.
– А дальше что? – сорвался Птицын. – Дальше, дальше? Думаешь, поищут и бросят? Надоест? Да с такими протокольчиками, как тебе навесили, землю рыть будут! А ты – неделя! Ты же умный мужик, неужели не понимаешь?
– Что не дурак, это ты правильно, Сергей Иванович. Кое-чего еще кумекаю.
– Да уже одно то, что ты лыжи смазал… По-твоему, майор тюха такая? Что-то не замечал. Он же тебе нарочно предоставил такую возможность.
– Правильно сделал, что предоставил. Умный человек другому всегда должен выход предоставить. Без выхода любой с копыт слетит. Ищи тогда хоть золотишко, хоть что.
– У тебя-то какой сейчас выход? – взвился Птицын.
– Как какой? – криво усмехнувшись, не согласился Омельченко. – Здесь вот сижу. Рассчитывали они на такое? Ясное дело, не рассчитывали.
– А дальше чего?
– На погодку такую тоже не рассчитывали. На Леху вот не рассчитывали, который теперь на Глухой телепаться будет, нервы им трепать.
– Ну и что толку?
– Толку, что через день-два по такой погоде Омельченко в тайге сто собак не сыщут.
– Сыщут!
– Хер им. Я тоже не лыком шитый, камусом подбитый.
– Отсидишься в лучшем случае месячишко, а дальше сам выползешь.
– Месячишки за глаза хватит.
– Для чего?
– Это уже моя забота, ладно?
Настороженно вслушиваясь в каждое слово и едва сдерживая нетерпение, я наконец не выдержал:
– Да никуда вам убегать не надо! Есть возможность во всем разобраться. Прямо сейчас. Если, конечно, не поздно.
– Чего поздно? – насторожился Омельченко.
– Верно! – крутанулся на месте Птицын. – Побежали.
Он рванулся к двери, но тяжелая лапища Омельченко пригвоздила его к месту.
– Нет, мужички, так дела не пойдут. Пока полного консенсуса не сообразим, будем здесь загорать. В теплой дружеской атмосфере. Ладушки?
– Алексей, объясняй, где нам быть надлежит. Только самым кратким образом.
– Ну, где? – Омельченко по-прежнему крепко держал Птицына.
– Если бы знать, – хмуро сознался я.
– Надо немедленно Ирину отыскивать, – понизив голос почти до шепота, сказал Птицын.
– Она думает, что Хлесткин живой, – тоже шепотом добавил я.
Омельченко, нахмурив брови, переводил взгляд то на меня, то на Птицына.
– Ну? – спросил он, не выдержав нескольких мгновений нашей заминки. – Не ошибаются только покойники, и то только после того, как их закопают.
– А говоришь, умный! – заорал Птицын. – Почему она так думает?
– Почему?
– Потому что стрелялку твою ночью кому-то одолжила. Алексей вон наблюдал.
– Если наблюдал, почему не сказал? – не глядя на меня, спросил Омельченко.
– Смешно, конечно… Думал – сплю.
– А почему сейчас не думаешь?
– Она сама сказала.
– И за каким… бельмандом ей такая операция понадобилась?
– Значит, понадобилась, – пробормотал я.
– Узнает, что Хлесткина на самом деле, запаникует.
– Предлагаешь, чтобы на мне осталось? – дернулся Омельченко.
– Да не в этом дело! – закричал я.
– Не ори. В чем тогда?
– Она, кажется, пошла разбираться. А кому она нужна со своими разборками, если им надо, чтобы вы? Значит, что? Изолируют или вообще… А если мы ее перехватим, докажем, что она не знала, а она скажет, кто ее подговорил…
– Так они и дали сказать, – проворчал Омельченко.
– Не дадут, – согласился Птицын.
– Я тут у вас никого и ничего, – захлебывался я словами. – Куда она могла, к кому? Кто ее мог на такое? Зачем она сюда приехала? Кто она вообще такая? Я же не знаю. А вы общались и здесь все знаете. Хоть намек какой-нибудь? Им же сейчас только одно остается – чтобы ее больше не было. Тогда ни вам, – я ткнул пальцем в Омельченко, – ни нам… Я думаю, в милицию сейчас надо, она прежде всего туда должна. Потому что там сведения… Про вас мы ни слова. Так? – повернулся я к Птицыну.
– Естественно, – согласился тот. – Никакого смыслу.
Омельченко бесконечно долго, как мне показалось, смотрел мне в глаза, потом отошел от двери.
– Соображаешь, – сказал он. – Без начальника им такое дело не провернуть. Или прикупили, или вокруг пальца. Были у меня кое-какие наблюдения… И соображения… Ладушки, жмите. У них там сейчас небольшой бардак должен по поводу моих спрятушек. Может, поспеете. Если нет, будем по обстановке. Ты, Алексей, сюда потом лучше не заявляйся, могут засечь это дело. Насчет тебя они тоже на ушах должны. А Надехе шепни втихаря – так, мол, и так, пусть икру не мечет. Я их достану. Думали Омельченко голыми руками, как салагу какого…
– Не голыми, – не выдержал Птицын.
– Рви давай! – рявкнул Омельченко. – Приберут девку, точно тебе говорю, приберут.
Мы с Птицыным скатились с крыльца и что было сил побежали на другой конец поселка. Собаки с лаем помчались за нами.
* * *
Внутри жарко натопленного помещения милиции царили сонный покой и служебная полутишина. За одной из дверей лениво стучала машинка, где-то, судя по коротким отрывистым фразам, говорили по телефону, на столике дежурного чуть
