парень ей и правда нравился, несмотря на татуированные руки, надпись «Витя» на кисти, бравшей аккорды, и на стальную фиксу, время от времени мелькавшую в углу рта. Чувствовалась в нем завораживавшая сила. — Но вот репертуар у тебя… Ты что, сидел?
— Люба-Любушка! — радостно завопил Виктор. — Ну, а как нет-то? Мы тут, считай, все сидели. Кто не был, как говорится, тот будет, кто был не забудет!
— А за что? — поинтересовалась девушка.
Виктор внезапно посерьезнел.
— Никогда, слышишь, Любушка, никогда не задавай сидельцу таких вопросов! В нашем мире это считается неприличным! — и заперебирал струны, наигрывая какую-то до боли знакомую мелодию, которую Люба никак не могла вспомнить.
— А вот эту слышали? Новая совсем! — И Ростик запел:
Тихо по веткам шуршит снегопад,
Сучья трещат на огне.
В эти часы, когда все ещё спят,
Что вспоминается мне?
Неба далёкого просинь,
Давние письма домой…
В царстве чахоточных сосен
Быстро сменяется осень
Долгой полярной зимой.
Снег, снег, снег, снег,
Снег над палаткой кружится.
Вот и кончается наш краткий ночлег.
Снег, снег, снег, снег
Тихо на тундру ложится,
По берегам замерзающих рек
Снег, снег, снег.
— Ростик, что ж ты раньше-то молчал!? — воскликнула Люба. — Такая песня замечательная, туристская!
— Это новый парень песни сочиняет — Саша Городницкий, ленинградский геофизик, наш человек, — важно отметил Ростик.
— Правда, здорово, красивая песня. Дай слова списать! — и Люба полезла в рюкзак за тетрадкой.
— «Над Петроградской твоей стороной»… — промурлыкала Зоя. — Ребята, а кто из вас был в Ленинграде? Гуся, ты был?
— Был, — усмехнулся Сорокин. — Когда на Хибины ходили, поезд из Москвы целых 25 минут в Ленинграде на перроне простоял. Смело могу заявить, что был в городе на Неве. Только не видел ничего.
— А я нигде не была…
— Ну как же нигде?! Ты в Саянах была, на Кавказе была, весь Урал ножками исходила — кто еще может таким похвастаться!
— Спасибо, Гуся, умеешь утешить! — засмеялась Зоя. — Я, стыдно сказать, до 20 лет дожила, а ни в Москве, ни в Ленинграде не была. Ни в Киеве, ни в Минске. Как-то так получилось. Жалко! Вон, Сережа целый год в Москве жил, завидую.
— Да чему там завидовать, — отмахнулся молчаливый Колычев. — Суета, шум, дорога по полтора часа из жизни забирает. Красиво, конечно, да только из окна рабочего общежития никаких особых красот не видно.
— Это точно! — встрял Серебров. — Красоты — это в походе! Горы, лес, река — вот что красиво, горы — живой камень, а город — мертвый. Давайте-ка что-нибудь веселенькое споем!
Тут Серебров улыбнулся, подмигнул Виктору и под его переборы запел:
Не смотри ты на меня в упор,
Я твоих не испугаюсь глаз,
Так давай продолжим разговор,
Начатый уже в который раз.
Зараза, брось, бросай жалеть не стану,
Я таких, как ты, мильон достану,
Рано или поздно, всё равно
Ты придёшь ко мне, моя зараза.
Зоя фыркнула, затем просто рассмеялась, вскрикнула: «Ой, я ее знаю!» и подхватила:
Кто тебя по переулкам ждал,
От ночного холода дрожал,
Кто тебя спасал по кабакам
От удара финского ножа, зараза!..
Зараза, брось, бросай жалеть не стану,
Я таких, как ты, мильон достану…
Подключился Ростик со своей гитарой, фальшиво запел Гуся, нестройно запели остальные — песню знали и любили. Люба тоже пела, чисто и звонко, но внутри себя никак не могла понять, почему все так радостно подхватили именно это — ведь про снег песня гораздо лучше! И вообще, все внимание всегда Зое, вот и сейчас все поют то, что ей нравится. Хотя совершенно объективно она-то ее красивее! Ну, правда! А ведет себя при Зое как некрасивая подруга при красотке, хотя должно быть наоборот. Тем более, сейчас они все на равных, нет в турпоходе ни красоток, ни дурнушек, есть товарищи, которые делят общие тяготы. Но Зойка почему-то всегда в центре внимания. Хотя, справедливости ради, отметим, что она и помочь всегда готова, вот как ей сегодня. Честно сказать, просто спасла, самой бы Любе духу не хватило все так устроить. Если бы не ее кокетство всегдашнее… Теперь она и перед этим Виктором хвостом крутит, а ведь знает же, что тот нравится ей, Любе, а Зое и так хватает ухажеров, один Серебров чего стоит. Противный он со своими усиками, хотя, конечно, вообще-то симпатичный. Так получается, противный и симпатичный. Как и она сама, Люба. И тут она окончательно расстроилась.
И еще разговоры эти разбередили: Москва, Ленинград… А ведь есть еще Киев, про который говорят, что он очень красивый! Есть странные средневековые Таллинн и Рига, есть Ташкент, про который единственное, что известно — «город хлебный», как в той книжке писателя… А, черт, забыла, ну и бог с ним. Господи, ведь и она тоже практически нигде-нигде не была! Ну и что, что исходила ногами весь Урал, да была с Гусей в Хибинах, а с Зоей — на Саянах — это же не то. Прекрасно само по себе, но не то, а подумать про Париж, Лондон или Рим — вообще страшно. Страшно, потому что никогда там не побывать, а как хотелось бы!
Недавно в «Иностранке» прочитала «Чочару» Альберто Моравиа. Поразило, что в капиталистической Италии, да еще во время войны, женщины точно так же грезят любовью, как и она в Свердловске через полтора десятилетия. Такая она, женская доля, вечно мечтать о любви. Видно, везде все то же самое, хотя крамольную мысль, что стремление любить от строя не зависит, Люба от себя тщательно гнала. Вот и Витек этот… Симпатичный парень, конечно, но ведь в тюрьме сидел! Наверняка, по уголовке, не за политику же. Вон он как на нее смотрит, подмигивает нахально, от чего в животе разливается тепло и в голову лезут всякие странные мысли. Разве об этом сейчас надо думать спортсменке-разряднице? А губы у него пухлые, наверняка целуется хорошо. Ох, Люба! Какая же ты дура! А еще Зое завидуешь.
Пропели «Заразу», сами себе похлопали, посмеялись, Огнев поднялся из-за стола, размял папиросу: «Пойду, покурю». Вышел из комнаты. Смирнов с Борисом переглянулись, тоже встали и пошли за ним.
— Ну и мы покурим! — весело сообщил Серебров и подмигнул Виктору. — Пойдем?
— Ты ж не куришь? — изумился Онищенко.
— Так я
