«Я принимаю твое предложение, — сказал он, — идем к тебе».
«Хорошо, но подожди!»
«А что?»
«Спрячь в дарохранительницу все вещи, что ты оттуда взял и запри ее на ключ — это принесет тебе счастье».
Разбойник нахмурился с видом человека, одолеваемого религиозным чувством помимо его воли; он поставил священные сосуды в дарохранительницу и старательно ее запер.
«Пойдем», — сказал он.
«Сначала перекрестись», — сказал я.
Он попытался насмешливо захохотать, но смех его тут же сам собой умолк.
Он перекрестился.
«Теперь иди за мной», — сказал я.
Мы вышли через маленькую дверь; меньше чем через пять минут мы были у меня.
Во время этой дороги, как коротка она ни была, разбойник казался очень озабоченным, он осматривался кругом, опасаясь, не устроил ли я какой-нибудь засады.
Войдя ко мне, он остановился у двери.
«Ну, где же тысяча франков?» — спросил он.
«Подожди», — ответил я.
Я зажег свечу у потухавшего в камине огня, открыл шкаф и вытащил оттуда мешок.
«Вот они», — сказал я.
И я отдал ему мешок.
«А когда я получу остальные две тысячи?»
«Я прошу шесть недель».
«Хорошо, даю тебе шесть недель».
«Кому их отдать?»
Разбойник некоторое время думал.
«Моей жене», — сказал он.
«Хорошо!»
«Но она не будет знать, откуда эти деньги и как я их достал?»
«Этого не будет знать ни она, ни кто-либо другой. Но и ты, в свою очередь, никогда не предпримешь ничего ни против церкви Божьей Матери в Этампе, ни против какой-либо другой церкви, находящейся под покровительством Пресвятой Девы?»
«Никогда».
«Честное слово?»
«Честное слово Артифаля!»
«Иди, мой брат, и не греши больше».
Я поклонился ему и сделал знак рукой, что он может уйти.
Он как будто минуту колебался; потом, открыв осторожно дверь, исчез.
Я стал на колени и стал молиться за этого человека.
Не успел я еще окончить молитву, как постучали в дверь.
«Войдите», — сказал я, не оборачиваясь.
Кто-то вошел и, видя, что я молюсь, остановился и стал сзади меня. Окончив молитву, я обернулся и увидел Артифаля, стоявшего неподвижно у дверей с мешком под мышкой.
«Вот, — сказал он мне, — я принес тебе обратно твою тысячу франков». «Мою тысячу франков?»
«Да, и отказываюсь также от остальных двух тысяч».
«А все же данное тобой обещание остается в силе?»
«Еще бы!»
«Стало быть, ты раскаиваешься?»
«Не знаю, раскаиваюсь я или нет, но я не хочу твоих денег, вот и все». И он положил мешок на буфет.
Затем, пристроив мешок, он остановился, словно намереваясь о чем-то попросить, но чувствовалось, что просьбе этой трудно сорваться с его уст. Глаза его как бы спрашивали меня о чем-то.
«Что вы хотите? — спросил я его. — Говорите, мой друг. То, что вы сделали, хорошо; не стыдитесь поступить еще лучше».
«Ты глубоко веришь в Божью Матерь?» — спросил он меня.
«Глубоко».
«И ты веришь, что при ее заступничестве человек, как бы он ни был виновен, может спастись в час смерти? Так вот взамен твоих трех тысяч франков дай мне какую-нибудь реликвию, четки или что другое, чтобы я мог поцеловать их в час моей смерти».
Я снял образок и золотую цепочку, которые моя мать надела мне на шею в день моего рождения и с которыми я с тех пор никогда не расставался, и отдал их разбойнику.
Он приложился губами к образку и убежал.
Целый год я ничего не слышал об Артифале. Он, без сомнения, покинул Этамп и действовал в другом месте.
В это время я получил письмо от моего собрата, викария из Флёри. Моя добрая мать была очень больна и звала меня к себе. Я взял отпуск и поехал к ней.
Полтора-два месяца хорошего ухода и молитв восстановили здоровье моей матери. Мы расстались, я был весел, мать была здорова, и я вернулся в Этамп.
Я приехал в пятницу вечером; весь город был в волнении. Знаменитый вор Артифаль попался около Орлеана. Он был осужден президиальным судом этого города, и после приговора его отправили в Этамп, чтобы повесить здесь, так как все его злодеяния были совершены главным образом в кантоне Этампа.
Артифаля казнили в то же утро.
Вот что я узнал на улице; но, войдя в священнический дом, я узнал еще и нечто другое: женщина из нижней части города приходила накануне утром, то есть как только Артифаля привезли в Этамп на казнь; она раз десять осведомлялась, не приехал ли я.
Настойчивость эта меня не удивила. Я сообщил о своем приезде, и меня ждали с минуты на минуту.
В нижней части города я знал только одну бедную женщину, ставшую только что вдовой. Я решил отправиться к ней раньше даже, чем стряхнул пыль с моих ног.
От дома священника до нижней части города было рукой подать. Правда, пробило уже десять часов вечера; но так как я знал, что несчастная женщина с нетерпением желала меня видеть, то полагал, что мой визит не обеспокоит ее.
Итак, я спустился в предместье и попросил указать мне дом. Так как она считалась святой, никто не осуждал ее за преступления мужа, никто не укорял ее за его позор.
Я подошел к двери. Ставня была открыта, и через оконное стекло я видел бедную женщину на коленях у постели: она молилась.
По движению ее плеч можно было заметить, что она, молясь, рыдала.
Я постучал в дверь.
Она встала и поспешно ее открыла.
«А, господин аббат! — воскликнула она. — Я угадала, что это вы. Когда постучали в дверь, я поняла, что это вы. Увы! Увы! Вы приехали слишком поздно: мой муж умер без исповеди».
«Умер ли он с дурными чувствами?»
«Нет, наоборот. Я убеждена, что он был в глубине души христианином, но он заявил, что не желает видеть другого священника, кроме вас, что хочет исповедаться только вам и что если он не исповедуется перед вами, то будет исповедоваться только перед Божьей Матерью».
«Он вам это сказал?»
«Да, и, говоря это, он целовал образок Богородицы, висевший на его шее на золотой цепочке, и очень просил, чтобы с него не снимали этот образок, уверяя, что если его похоронят с этим образком, то злой дух не овладеет его телом».
