Книга Проклятая война - Людмила Сурская

— А давайте товарищ генерал по глоточку, за вашу семью. Это такая удача. Вы такой счастливчик. Уверяю: даже выглядите по-другому, моложе. Глаза просто светятся счастьем.

Он счастливо смеётся и разливает вино, она разламывает шоколад. Дальше пошло всё как обычно. Воспоминания о семье, службе в Забайкалье, Монголии, с китайцами… Те косоглазые ей вовсе до лампочки. Она умирала со скуки, но усердно кивала и всячески изображала интерес. Нет, что там не говори, а улыбка выручает её, сгоняя с лица скуку. Значит, будет улыбаться. Хотя дело из рук вон плохо. Таким Макаром, она никуда не продвинется. Нельзя ему позволить и в этот раз выйти сухим из воды, а ей уйти ни с чем! Второго шанса может ей и не представиться! — понимала она, вертясь на стуле на противоположной стороне стола от него. — "Так и буду раз от разу его бредни слушать, надо что-то придумать…"

— Жаль, чайник остыл, я б чайку на дорожку выпила. Вы так и не попробовали варенье, что я принесла. Домашнее. — Пропищала она, трогая ладошкой пузатый чёрный бок чайника.

Оно действительно домашнее, но не её. Врачей угостила им санитарка Матрёна. Но Галя научилась уже от Галины Павловны женским хитростям и пользовалась ими беззастенчиво, к тому же мужчины оказывается такой чудный народ, что всему верят. Павловна права — хуже детей. И со щенками сравнение вполне удачное… Солидный же дядечка, а мозги на нуле. С удовольствием подставляет свой хребет под команду. Потеха!

— Да, ты права, "воробушек", я сейчас.

Он взяв чайник вышел, а она оглядев комнату, не нашла ничего для своего плана лучшего, как пересесть на диван. Покачалась на скрипучих пружинах предположила: "Сядет рядом, куда ему деваться-то". Так и получилось. Как миленький плюхнулся. Попросил спеть. Почему бы и нет. Она спела, он обнимает её и подпевает. "О! Это уже греет душу". Неужели он не понимает, что Казаков приводит её для него. Не может такого быть. А, если понимает, чего тянет. "По-видимому, в его отношениях с женщинами этот вопрос должна решать она". — Осенило вдруг её. Следовательно, надо подтолкнуть тормозящего товарища. Чайник как назло греется быстро.

— Чайник, — напоминает она, хотя страшно не хочется, чтоб он убирал с её плеч руку. Решающий момент. Сейчас ей придётся вспомнить всё то, чему учил их руководитель студенческого драм кружка. Он всегда говорил, что у неё талант. "Вот и проверим".

Он, стучит себя ладонью по лбу, и выскакивает. Знал бы он тогда он, какие мысли роятся в этой юной головке, бежал бы куда глаза глядят. Но от судьбы, видимо, не убежишь… Скоро возвращается и разливает по чашкам чай. Приглашает к столу. Она уже успела отвыкнуть от чашек, пользуются только жестяными кружками. С улыбкой смотрит на цветастый фарфоровый бочёк. И…, кажется, знает, что ей делать. Ссылаясь на усталость, слегка капризничает и просит подать ей чашку на диван. Он несёт. Она рассказывает о том, что тысячу лет не пила из чашек, разучилась держать… Берёт за блюдечко. Они держат его вдвоём. Он отпускает, а она наклоняет его на себя. Кипяток выплёскивается ей на гимнастёрку…

— Ай — я - яй! — верещит она, вскакивая и с усердием отряхиваясь. У неё испуганно растерянный вид и страдальческая гримаса. "Всё просто потрясающе! Я умница!"

— Снимай скорее, — кричит он, помогая сдёрнуть с неё гимнастёрку. — Быстрее под холодную воду.

Она старательно делает вид, что ничего не соображает и ужасно страдает. Хотя ткань даже не успела промокнуть. Но надо натереть до красноты якобы сожжённое место и она трёт, при этом не забывая сбросить с себя ещё и юбку. Из-под тонкой сорочки торчат два маленьких бугорка, крепкие соски буравят ткань. Закушенная от "боли" губа белеет, из глаз выкатывается слеза. А мозг сверлит мысль: "Если уж и это его не возьмёт тогда придётся отказаться от затеи и найти себе что-то попроще". Она видит, как он мечется, его сжимает жалость. Он дует ей на "обожжённую" грудь. Она закидывает ему руки на шею. "Мне же плохо имею право".

— Птенчик мой, — шепчет вдруг, задыхаясь он, и прижимает её к себе.

Она видит, как от женского запаха, белья и голого тела его кидает в жар и отбирает разум. "Отлично! Я молодец!" Шепча что-то невнятное, он целует ей грудь, шею, добрался до губ… Не получив отпора, обезумев от жгущего вспарывающего огня, подхватывает невесомое тело на могучие руки и несётся к кровати. "Ура! Моя взяла!" — ликует Галина.

Ну вот, всё и свершилось. Она не могла уснуть. Радость разрывала голову, грудь, тело… Мужчина, по которому умирали от любви все женщина на фронте и уверена, что и в тылу не меньше, её. Радость так билась в ней, что казалось, её стук разбудит Костю. Да Костю! Теперь она может себе позволить так его называть. Для всех — командующий, генерал, Константин Константинович, а для неё — Костя. Как звучит!… Хочется объявить о своей удаче всем. Но пока шуметь нельзя. Дойдёт до него — всё, конец мечтам. Он мужик строгий. К тому же народ и так давно думает, что она его любовница. Так что обнародование ничего не убавит и не прибавит. Как ей не хочется сейчас от него уходить, оставлять в такую минуту одного, вернее себя без него, но нельзя с первой минуты пользоваться своим правом. Он не такой, как другие мужчины, это его может напугать и оттолкнуть. Тогда сорвётся рыбка и тю-тю. Надо, надо уходить… Но не успела. Он недовольно сопит и, не глядя на неё, поднимается первым сам. Она наблюдает из-под прикрытых ресниц. Надо устроить себе растерянно счастливое лицо, чтоб он совсем уж себя подлецом не чувствовал. Что он там бормочет? Ага! Опять про любовь к жене. Потрясающе! Ей отводит роль фронтовой подруги. На другое, советует, не рассчитывать. "Надо же! Так он конкретен! Разбежалась и послушалась. Ты, дорогой, уже кинул меня в свою постель. Я тебе не шлюха какими ты раньше пользовался. Война не завтра кончится, поживём, увидим, чем дело обернётся…" Она поднялась. Мол, пора, надо идти. Время уже вон ай-я-яй сколько и делов по самое горло. Что касается "делов", которых действительно по горло, то она уверена, они много ждали- подождут ещё чуть-чуть, не убегут. Он уверяет, что всё уладится. "Кто б сомневался", — закатывает глаза она, стоя к нему спиной и натягивая гимнастёрку. Он пытается помочь. Сразу видно интеллигентный человек. И предлагает ей воспользоваться его машиной. "А вот это то, что мне надо! — от восторга чуть не прыгает она. — Добираться к чёрту на рога". Но, спохватившись, усердно, мотает головой и отказывается. Он непреклонен, зачем на перекладных. Он довезёт. Она смущённая и растерянная, а как же иначе, жизнь игра. Едет с шиком. Это её триумф. Пусть завидуют. Непременно увидят кто она теперь есть. А для неё дело за малым: делать качественно личико: смущённым, ангельски невинным и дело в шляпе. Мол, всё сказки и ерунда. Тот же драм кружок только в жизни. К тому же воображение народа это только распаляет. Всё получилось, как нельзя лучше. Машину командующего раненные и сослуживцы не могли не заметить. Не торопясь, выскользнула из машины, громко хлопнула дверцей. А как же, чтоб обернулись, кто стоит спиной и не в курсе. Помахала по — приятельски водителю. Этого лучше сделать своим другом. Народ, получив новое вливание, зашушукался. Ещё бы, такое убойное кино. Раненые понесут новость по госпиталям тыла и своим частям. Не говорить же постоянно об одних боях. Фронтовые россказни тоже полезно разбавлять романтикой. Совсем немного времени и усилий и об этом будет знать собака в каждой подворотне. Глядишь, жена сама отвалит. Ей просто не останется ничего другого. Сразу побежала в кабинет к Галине Павловне, поделиться радостной новостью и посоветоваться с подругой, не лишнее поднабраться опять же опыта в интимных делах. Галина Павловна должна научить её всем премудростям, у неё богатый опыт. Галя обязана заинтересовать и любить этого мужчину интереснее жены. К тому же, у Галины Павловны она может открыто насладиться своим триумфом, та непременно порадуется её успеху и тому, что Галя стала полноправным членом одной из них. Она видела, с какой завистью смотрят женщины на счастливиц сидящих рядом с полковниками и генералами, приглашёнными ими на обед или гуляющими по роще. Стать женщиной одного из них было престижно. И вот теперь все будут видеть её рядом с ним. Да девки полопаются от зависти. Ах, как ей будут завидовать и много завидовать. Все вместе и по отдельности, но завидовать. Радость распирала грудь. Хотелось засмеяться, громко, счастливо. И она шла, покинув его машину не сгибаясь, широко улыбающаяся под завистливо удивлёнными взглядами женщин. "Вот так!" — стучало готовое выпрыгнуть сердце. — "Он мой! Рутковский мой".